Устаю я сегодня как-то быстрее обычного, даже и не понимаю почему. Может быть, причина в том, что мне нужно постоянно оглядываться? Не знаю… Но домываю за пять минут до первого звонка. Звонок на ужин, значит, он даётся дважды. Двойной – предупреждающий и тройной, после которого время тикает. На ужин даётся двадцать минут, и всё – кто не успел, тот опоздал. А за опоздание в столовую…

Наказания здесь всего в двух вариантах: или тем самым способом за что угодно, или изгнание, которое тут называется «выкинуть». Каждому из нас дали посмотреть в перископ, чтобы не думали, что обманывают. Что сказать… город виден вдалеке – остовы и развалины. Снег лежит нетронутый и ни одной живой души. Наверное, так везде – закончилось человечество. Кто-то нажал кнопку, и человечество закончилось. Спрашивается – зачем? Ответа нет.

Надо в столовую пойти. Я убираю тряпки и моющее средство на место, после ужина надо будет их постирать и развесить сушиться, а пока они могут полежать, потому что контроль меня Верой будет только утром, ну и «награда» по результатам контроля тоже. Страшно мне… Знаю, что она найдёт, к чему прицепиться, и всё равно надеюсь на то, что пронесёт. Надежда умирает последней.

– Привет, – слабо улыбаюсь я Валере, он у дверей столовой меня встречает.

– Устала? – интересуется парень, на что я только киваю. – Завтра воскресенье, отдохнёшь.

– Здорово, – соглашаюсь я, осторожно садясь на стул. – Здравствуйте, – здороваюсь я со всеми.

Вот и поговорили, да ещё и девчонки смотрят на меня так, что лучше бы били. Но просто так бить нельзя, вот поэтому за всех мне выдаёт Вера, вызывая зависть у других. Они бы, наверное, сами хотели бы послушать, как я плачу, но им нельзя. Наверное, хорошо, что нельзя, потому что они бы меня забили почище Валеры. Вот опять дрожит ложка в руке, потому что вилок здесь почему-то нет. А руки временами дрожать начинают сами по себе, особенно когда на меня так смотрят.

Иногда так сдохнуть хочется, но даже думать об этом можно только наедине с собой. Вера как-то чувствует, когда я так думаю, и выдаёт мне прямо на месте, где застанет. Поэтому я всеми силами стараюсь не провоцировать, но она меня всё равно не выносит.

***

Сегодня мне повезло, а завтра воскресенье. В воскресенье «подарков» не бывает. Вера… да уже все это так называют. Понятно, что за подарки. Мне кажется, ей нравится меня бить, да и других девчонок тоже. Я видела, как Вера выдавала Марине – такое удовольствие было на её лице, что мне стало страшно. В прошлой жизни я слышала, что есть такие люди, которым нравится кого-то бить, наверное, Вера такая… Слушать отчаянный крик, видеть слёзы, чувствовать свою власть… Не хочу такой быть, но мне и не светит, я чужая им всем, что мне раз за разом дают понять.

Я буквально падаю в кровать, чтобы почти мгновенно уснуть, и мне уже неважен лежащий рядом парень. Устала очень сегодня, едва справившись с заданием Веры, просто ни на что сил нет, даже на страх. Постепенно я тупею, по-моему, от этой монотонной работы, кажущейся бессмысленной, от наказаний за что угодно, от того, что по имени меня никто не называет. Чаще всего «эй, ты!» или матом, я уже скоро своё имя забуду, как в том фильме, о лагере.

Я хожу, уперев глаза в пол, потому что часто бывает так, что мой испуганный взгляд вызывает непонятную мне агрессию. Я… я не понимаю, за что они так со мной, как будто я какая-то грязная для них для всех, и только Вера обращает на меня внимание, пусть даже и только для этого. Так странно, всего лишь месяц прошёл, я вчера календарь видела, а я уже потеряла себя. Где та уверенная в себе девчонка, вырвавшаяся на свободу? Нет её больше, убили её, лишь оболочка ещё ходит, работает, ест, кричит, чтобы доставить удовольствие холодной садистке. Я, та самая Лерка, спряталась где-то глубоко внутри, оставив снаружи дрожащее существо, боящееся сделать что-то не так и точно знающее, что сделают больно.