— Думала, что будет продолжение, а ты заговорил…

— Действительно, что это я. Надо трахаться, а не болтать. Обычно это бабы после секса хотят отношения выяснить, но ты же не баба…

— Что?! — разворачиваюсь в его руках, замахиваюсь, но рука тут же оказывается в его цепких пальчиках, а губы на том самом зажатом кулачке.

— Ты не баба, — притягивает он меня к себе ближе, я задерживаю дыхание, когда в живот упирается его горячий донельзя орган. — Ты невероятно привлекательная, умная, смелая женщина. И мы обязательно сделаем это снова. И снова. И снова.

Он разворачивает меня и куда-то подталкивает, пока я со стоном теряюсь в жаре его тела и силе мускулистых рук.

А стоит его губам коснуться моего плеча, совсем растекаюсь, как плавленый металл. И только в его силах снова влить меня в нужную форму.

— И снова… — подсказываю я прерывистым хрипом и тут же вскрикиваю, когда просто лечу спиной вниз.

Приземляюсь на пружинистую кровать и задыхаюсь, когда огромное тело Илия нависает сверху. Как скала, как приливная волна.

И я шумно выдыхаю, смотря, как его твердая стрела между ног, поблескивая влагой на кончике, устремляется к нужной цели.

— Но только после того, — залихватски улыбается он, — когда ты мне все расскажешь.

Я издаю протяжный, недовольный стон и резко разворачиваюсь на живот.

— Что именно ты хочешь знать…. Если я начну рассказывать…

— Мне совершенно неинтересно твоя жизнь с Беляевым, хотя я понимаю, что сахара в ней было мало.

Его совсем не было.

Просыпаясь каждый день, я ощущала себя как ребенок во время болезни, которому в течение дня будет необходимо принять ряд очень горьких микстур.

И ни в одной из них ни капли сахара.

И даже привыкнуть не получалось, скорее, выработать некое безразличие. Жить в прострации.

Ну ударили тебя. Ну наорали. Ну лапают на людях. Ну отцу наплевать. Ну грозят пустить по кругу. Отдать за сделку. Убить, если не перестану дуть губы.

Наверное, я жила по наитию, пока не поняла, что младшую сестру хотят отдать замуж за зверя Ломоносова. Тот не просто бьет женщин. Он держит их прикованными к кровати и все время трахает. А когда ему они надоедают своими стенаниями, то просто отдает на растерзание своим парням.

Это все мне Беляев рассказал. Может, приврал, конечно, но проверять я не собиралась.

Ради этого я готова была даже переспать с незнакомым охранником, зная прекрасно, что Беляев больше не тронет меня после кого-то.

Слишком щепетилен.

Даже не знаю, как назвать. Но это невероятный факт, что я выбрала в тот вечер Илия, был просто счастьем. А, возможно, моим единственным спасением.

Ведь я неглупая, понимаю, что рано или поздно Беляев со своими связями найдет даже иголку в стоге сена.

Из мыслей меня вырывает язык. Даже не сам мужской язык, а то, куда он нагло пытается пробраться.

— Илий, ты же поговорить хотел? — верчу я задницей, пытаясь скинуть его с себя и слышу басовитый смех.

— Ну это я так тебя от печальных воспоминаний отвлекаю.

Мог бы чем-нибудь и покрупнее отвлечь.

Так. Спокойно. Он ведь прав. Рассказать ему надо, как минимум то, что я знаю сама.

— Я убежала в ночь. Прихватила с собой ключ от ячейки в банке. Она принадлежит мне. По закону о наследстве.

— Так.

— И деньги.

— Его?

— Ну, — мне стало неудобно. — Из его сейфа, да. Но там немного было. Из-за такой суммы он искать бы меня не стал.

— Но ищет.

— Я, правда, не знаю, почему. Может гордость?

— Нет, — хмыкает Илий. — Он спокойно мог инсценировать твою смерть. А что за ячейка. Что там?

— Понятия не имею. Я же понимаю, что за банком следят. Прийти туда равносильно смерти. И я думаю, что Ломоносов сильно зол, что ему Лелька не досталась. Он давно ее хочет.