Маша Иванова заправила постель домашним свежим бельём и вышла на крыльцо. Прохладный июньский вечер мягко ласкал кожу ветерком и утишал тоску шелестом берёзы. Девушка смотрела на двор с коротко скошенной травой, на пустынную дорогу, на школу, что виднелась за яблоневым садом и грустила. Полгода она жила и училась в Аничкино, потому что её отца перевели по долгу службы на крайний север, и он не смог взять её с собой. Маша никак не понимала, что это ещё за долг? И почему из-за него вторую половину девятого класса она вынуждена учиться в селе, которое ей не нравится, а дети колхозников... Нет, среди них были хорошие ребята, обычные, добрые, не замороченные комсомолом и великим будущим, наверное, их было даже большинство, но все они любили рыбалку, костры, лес, не особенно слушали музыку, не видели балет и совсем не понимали, почему её не устраивает сельская библиотека, ведь там столько книжек, что за всю жизнь не перечесть!

– Маша! – окликнул дрожащий праведным гневом голос Новосёловой. – Маша, подойди сюда!

Девушка скривилась. Она не выносила Люду, которая успела надоесть ей в школе, а теперь, когда ещё и стала комсоргом, не выносила вдвойне.

– Что это? – Когда девочки оказались в комнате, Люда решительно подошла к аккуратно заправленной кровати и беспощадно ткнула на белое бельё.

– Сама не видишь?

– Вижу, поэтому и спрашиваю!

Одноклассницы притихли.

– Ты разобщаешь коллектив!

– Я вас разобщаю? – Ошеломлённые глаза Маши обратились к застывшим девочкам.

– Да мне вообще всё равно, – счастливо заявила Ириша, и возмущённая комсорг развернулась к ней всем телом. – Но, наверное, лучше спать на том, что дали... – поспешно добавила Сидорова и села на кровать.

– Видишь, Маша, нехорошо использовать привилегии!

– То же мне, привилегия, бельё из дома принести, – фыркнула та.

– Пожалуйста, застели общественное.

– И не подумаю.

Люда открыла рот, а её глаза растеряно забегали в разные стороны. Как же Маша не понимает, какую смуту сеет среди девочек! Ведь ей будут завидовать, а завидовать – значит, злиться, а зло оно ясно куда ведёт.

– Хорошо, давай я тебе помогу перестелить, – примирительно улыбнулась Новосёлова и двинулась вперёд. – Или вообще сама всё сделаю.

– Не стоит, – скрестила руки на груди упрямая Маша. – Я не хочу спать на простыни, на которой спал незнамо кто.

– Почему это незнамо кто?! Может, это я на ней спала! – вдруг встала в позу Ириша.

– Тебе не привыкать. Ты и так девять месяцев живёшь в этом интернате, считай, всё это – и так твой дом.

– Вообще-то я на выходные обратно в Ивановку уезжаю, – обижено буркнула Сидорова, но спорить не стала. Она действительно привыкла учиться в этой деревне, и интернат, в котором всегда было тепло и шумно, не вызывал у неё никакого отторжения.

Люда Новосёлова укоризненно качала головой, пытаясь надавить на совесть Маши. Но та не сдалась и продолжала упрямиться.

– Ладно вам, давайте ложиться, поздно уже, – резковато сказала Лида Козичева. – Валентина Михайловна, наверное, уже дверь закрыла.

В комнате почти всё стихло, только доносилось смутное шуршание из форточки. То ли ветер колыхал молодую листву, то ли возилась под крышей птица. Маша лежала на боку, отвернувшись к стене, и безуспешно пыталась успокоиться. Всё внутри неё ревело, клокотало, ей так и хотелось вцепиться в правильную Люду. И чего она к ней пристала? Мало того, что половину учебного года пыталась взять над ней шефство, так ещё и здесь собирается командовать – в трудовом лагере при колхозе! Кем она себя возомнила?!

Маша вздохнула и перевернулась на другой бок. Ей никак не спалось. Наконец она не выдержала, встала, осмотрела то ли спящих, то ли притворяющихся одноклассниц и осторожно вышла из комнаты.