— Извините нас… — сопротивляюсь, хватаясь за куртку Романова.

Чертыхнувшись, он лезет в карман и достает оттуда пищащий брелок от машины. Зло жмет на кнопку, но тот не реагирует. Опять пихнув его в карман, раздраженно повторяет:

— Люба, встань.

— Александр Андреевич… — шепчу я.

В ответ он снова чертыхается и с выдохом встает, дернув меня за локоть следом.

Это катастрофа.

Кажется, он на меня зол, потому что велит, открывая дверь:

— Садись в машину.

Смотрю в его лицо, кусая губы.

Между его бровей залегла складка.

— Извините… — повторяю тихо.

Его глаза останавливаются на моем лице, и… второй раз за этот кошмарный вечер мне кажется, будто он хочет до меня дотронуться, потому что его рука дергается, а потом опускается.

Я больше не питаю надежд по поводу того, что он примет у меня этот чертов экзамен. Скорее всего, он меня больше видеть никогда не захочет, поэтому медлю еще секунду и со щемлением в груди сажусь в машину.

Они разговаривают целых пять минут, а потом мой брат занимает свое водительское место и молча сдает назад.

— Мы что, его не подвезем? — выпаливаю, глядя в окно.

Слегка расставив ноги и положив руки в карманы куртки, Романов не двигается с места.

— Я не такси, — отрезает Глеб.

Мне хочется рассказать ему кто он такой, но все о чем я могу думать, так это о том, что чем дальше силуэт моего дипломного руководителя становится, тем тоскливее становится у меня на душе.

18. Глава 18. Люба

— Твою… ж… — плюется Глеб, откашливаясь в свой кулак. — … мать…

Пихнув мне стакан карамельного латте, утирает рукой рот.

— Это кофе или сахар концентрированный? — продолжает отплевываться, возвращая руки на руль.

Обняв стакан ладонями, делаю маленький глоток.

— Мне так нравится, — бездумно смотрю в окно.

Этим утром город совсем пустой. Дворники расчищают от снега стекло, и их движение меня гипнотизирует.

Сделав еще один глоток, изо всех сил пытаюсь проснуться.

— Ты дофига сахара ешь. Это, вообще-то, вредно, — недовольно говорит брат.

Чувствую его глаза на своем лице, но сегодня у меня нет настроения сообщать ему о том, что обычно я заедаю свой кофе шоколадными конфетами. Мое настроение находится на уровне чуть ниже плинтуса, и это отчасти его вина.

— Чего ты так паришься? — рассуждает он. — Это просто экзамен.

Просто экзамен?

Я проходила через него дважды, и каждый раз от обиды хотелось выцарапать этой аспирантке глаза, но я решила, что не буду из-за этого страдать, правда, это легче сказать, чем сделать.

Посмотрев на брата, отыскиваю маленькое синее пятно на его скуле и говорю:

— После того как ты чуть не покалечил заместителя декана моего факультета? С чего бы мне «париться»?

Тот дурдом, который он устроил на пару с моим преподавателем, до сих пор стоит перед глазами. Вообще-то, я считаю, что они оба хороши, но в отличие от своего брата все еще питаю дурацкие надежды на то, что увижу своего преподавателя снова. До того, как он женится на очередной длинноногой блондинке и отправится с ней на Мальдивы, чтобы кувыркаться в белом песке и делать фотографии для своего инстаграма.

От этой картины кофе кажется мне горьким. Отправив его в подстаканник, злюсь на себя за то, что струсила в тот день и сбежала.

Глеб сказал, что его дела с «этим придурком» меня не касаются, хотя как раз эти дела интересуют меня больше всего на свете. Он никогда не посвящает меня в свои проблемы, хотя я прекрасно знаю, что они у него случаются. Сегодня под курткой у него китель. Такое бывает раз в столетие. Это либо хорошо, либо плохо. Он надел его либо для того, чтобы получить по шапке, либо для того, чтобы получить благодарность, и вероятность здесь пятьдесят на пятьдесят.