Впрочем, и в нашей карете была скука великая вследствие дурного расположения духа Чоглоковой, которая всё скверно принимала, на всё сердилась, всё объясняла с дурной стороны и у которой последним словом всех речей было: «Я об этом доложу императрице». Я покорилась своей участи и дремала всю дорогу. Великий князь переносил всё это с большим нетерпением; это его сильно озлобляло. Он хотел играть в разные игры в карете, но Чоглокова сказала, что это неуместно, и, действительно, пошла доложить об этом императрице, сделав из этого большое преступление. Не знаю, что та ей ответила, но по приезде в Ревель я узнала, что она в тесном кругу сказала, что Чоглокова ей уши прожужжала всякими мелочами и ребячествами и жаловалась между прочим, что мы хотели затеять petits jeux[2]. Но ведь от ее величества зависело – брать людей менее злых и более здравомыслящих.

Наконец мы прибыли в Ревель; вся Эстония была на ногах; въезд императрицы в Екатериненталь совершился с большим торжеством, между двумя и тремя часами утра, под ужасным дождем и в такую темную ночь, что ни зги не было видно. Мы все были чрезвычайно нарядны, но, насколько я знаю, нас никто не видел, ибо ветер задувал факелы и, как только мы вышли из экипажей, всякий удалился в свой покой; я помещалась наверху, налево от входа в залу.

Со следующего же дня по нашем приезде началась крупная игра; фавориты и фаворитки императрицы, граф Разумовский и графиня Шувалова, не могли обойтись без нее; да это и было необходимо при дворе, где не существовало никакого разговора, где друг друга сердечно ненавидели, где злословие заменяло ум и где малейшее дельное слово считалось за оскорбление величества.

Подпольные интриги признавались за ловкость.

Остерегались говорить об искусстве и науке, потому что все были невеждами: можно было побиться об заклад, что лишь половина общества еле умела читать, и я не очень уверена в том, что треть умела писать.

Чоглокова не пропускала ни одной игры, и, когда проигрывала, ее дурное расположение духа усиливалось; на это была еще причина, которая действовала на нее с неменьшей силой: ее муж, которого она до безумия любила, отсутствовал. Императрица послала его в Вену, чтобы известить двор о нашем бракосочетании с великим князем. Этот возлюбленный муж вернулся во время нашего пребывания в Ревеле. Как он ни был любим, он не был любезен, это был светский человек, надутый самолюбием; он считал себя чрезвычайно красивым и умным, он был самонадеян, глуп, заносчив, спесив и по меньшей мере так же зол, как его жена, а она была в немалой мере такова.

Во время пребывания нашего в Ревеле начались раздоры между Чоглоковыми и князем Репниным, последний уцепился за дружбу с Шуваловым, а те получили места через графа Бестужева. Князь Репнин так устроил, что во время игры Шувалова заговорила со мной о несносном характере Чоглоковой, над которой любила посмеяться, как и над остальной частью рода человеческого, которая в течение дня попадалась ей на язык. Шувалова во время этого путешествия приложила много стараний, чтоб уменьшить доверие императрицы к Чоглоковым; но ей не удалось их сместить. Они пустили глубокие корни и их хорошо поддерживали, они руководствовались только внушениями графа Бестужева. Тем не менее орден Белого Орла, который получил Чоглоков и привез в кармане из Дрездена без разрешения императрицы, чуть не разгневал последнюю, когда она об этом узнала; но граф Бестужев и Чоглокова всё подмазали, и Чоглоков получил разрешение надеть этот орден в Ревеле.