– Ой, она меня убьет! – зажимает рот ладошкой. А я как дурак пялюсь на красивые голые ноги и изящные ступни.

– Осторожно обойди осколки и беги к себе. Быстро! – очнувшись, велю девчонке.

– А? – вскидывается она, растерявшись.

Не раздумывая, подхватываю ее за талию и, переставив на чистое место, повторяю нетерпеливо.

– Сейчас прислуга услышит шум и придет. Или, еще хуже, моя мать. Быстро вали отсюда!

Люба смотрит на меня обалдело, а потом срывается с места. Но бежит не к парадной лестнице, а к черному ходу.

Улыбаясь, зачарованно смотрю вслед. Колышущаяся ночнушка оголяет бедра. И даже один разок мелькает кусочек булки, затянутый белым трикотажем.

«Гребаный сарай! Неужели молодой девчонке нельзя купить нормальных ажурных трусов? – сержусь на мать. – Или мы последний кусок доедаем?»

И заслышав сзади шаги, напускаю на себя сонный дурашливый вид.

– Что ты тут творишь? – слышу за спиной сварливый голос матери.

– Прости, пожалуйста, – извиняюсь, потирая башку. – Попить захотелось. Но после перелета я тут как Кинг-конг…

– Тимочка, – лицо матери светлеет от счастья. – Так надо было позвать прислугу. Ты не заболел? – подлетев ко мне, щупает лоб.

А мне смешно и печально. Вот как в одном человеке умещается вселенская любовь к собственным детям и ненависть к дочери мужа. Разве ребенок в чем-то виноват?

– Да ты не беспокойся, мам. Я тут сейчас все уберу, – брякаю первое, что приходит в голову.

– У нас есть кому прибрать, – цедит мать. – Отвыкай уже от своих европейских замашек.

Поднявшись в спальню, я еще долго пялюсь в потолок, пытаясь мысленно воссоздать план дома и понять, где находится Любина комната.

И если я правильно помню, то только одно помещение имеет два выхода: на основную лестницу и для персонала.

Мастерская отца!

Почти сразу после гибели мужа мать распорядилась отправить все оборудование в цех.

– Пусть не пылится без дела, – добавила печально. – Сэм был бы доволен, – утерла катившиеся градом слезы.

И ни разу за все эти годы не зашла в мастерскую.

«Скорее всего, разместила там Любу, – размышляю я, разглядывая лепнину на потолке. – Хорошо бы узнать поточнее, – думаю и тут же гоню прочь крамольные мысли. – Уж я точно не та скотина, которая может принудить малышку!»

И поэтому до утра придумываю варианты, как нейтрализовать мать и соблазнить ее падчерицу.

Но Люба дома постоянно под контролем прислуги. А значит, нужно подъехать к университету, предварительно узнав, где она там учится.

Отмахнувшись от приятных воспоминаний, снова смотрю в телефон.

В который раз вглядываюсь в незамутненные сознанием лица мажоров.

«Их всех можно вычислить за пару минут», – нетерпеливо открываю папку Сурового и, заметив вордовский файл, тыкаю пальцем в него.

А там в табличной форме указаны все действующие лица. Маленькая фотка в первом столбце, затем имя и фамилия. Адрес и данные родителей.

«Хорошая работа, бро!» – улыбаюсь довольно и открываю последний файл. Скан какого-то документа.

Гляжу на бланк какой-то странной медицинской клиники. Вчитываюсь в непонятный текст и, наткнувшись на слово «гименопластика» на всякий случай ищу его в гугле.

Но и без поисковика могу догадаться, какая манипуляция проводились Лейле Алимовой месяц назад.

«Отлично сработано, бро», – отправляю эсэмэску Суровому, как только самолет приземляется на Чкаловском аэродроме.

И окидываю сердитым взглядом сонную охрану.

– Подъем, пацаны! Сейчас будем брать языка. Некто Эдуард Рудин. Среди своих проходит как Рудик. Короче, я с ним встречаюсь. Базарю. Может, денег отсыплю за старание. А ты, Слава, запишешь на видео нашу душевную беседу.