Нет.

Не из-за него. Из-за Камеристки. Ведьмы, демоницы!

— Вы ещё пожалеете об этом, — прошипел он в отчаянии. Только не его жена! Гнев отравлял разум. Она была невиновна! Он знал! Жалость и сочувствие вдруг резко отошли на второй план.

— Ваша супруга принимала деньги от церкви и подкупала слуг во дворце. Ничего удивительного в том нет. Я уже привык к глазам и ушам повсюду. Но вот какое дело, её муж так некстати замыслил переворот. Выглядит как пособничество. И вы ещё молчите. Даже не знаю, что подумать. Канцлер вот уверен, что все вы в одной лодке.

Насмешничал. В голосе его отчетливо была слышна насмешка. Он потешался над Адомом.

— Мне нечего добавить к тому, что вы и так уже успели узнать, — дворянская гордость не позволила бы ему вот так просто прогнуться и молить о пощаде короля, что годился ему в сыновья. — Вы глухи и слепы, Ваше Величество!

— Да? Как интересно, — он откинулся на спинку стула.

— Камеристка мешает вам узреть истину.

— Она просто служанка.

— Она посланница, порождение темных чертогов. Опаснейшее из них. И вы знаете это.

— Неужто вам об этом поведал Благой Наставник?

— Он лишь предостерёг.

— А вы, видимо, не вняли предостережениям, раз всё-таки попались нам.

— Почему же, — Адам подался вперед. Цепи, сковывающие руки и ноги, звякнули. — внял. Я был осторожен.

— Тогда, выходит, Благой Демиург отвернулся от вас и повернулся ко мне.

Хищная, злая улыбка тронула его губы. Таким был Его Величество король Элиот. Жестокий, хладнокровный правитель, не ведающий ничего о благочестии, вере и милосердии.

— Я всё же узнал от вас кое-что полезное.

Его Величество встал, и слуга поспешил унести стул. Адам на миг замер. Что он успел сказать? Ведь никак не навредил Благой церкви?

— А, запамятовал, — Элиот обернулся. Скалился, как хищный зверь перед броском. Холодок пробежал по спине. Вестлей ни капли не сомневался в том, что легко ему не отделаться. Но его не пытали, король коротко и вежливо с ним побеседовал, а значит, вот он — тот самый момент. — Приведите.

Стражник скрылся за решеткой. Король вынул из внутреннего кармана кинжал и положил его на пол перед Адамом.

— Хотите, чтобы я убил себя?

— О, конечно, нет. Ты будешь казнен на площади как заговорщик. Это не для тебя. Это для неё, — он кивнул себе за спину.

В камеру впихнули женщину и стянули с её головы черный тряпичный мешок.

Сердце Адама остановилось; а когда забилось вновь, его грудь сковала неистовая, нестерпимая боль.

Маркиза Брина Вестлей, его жена, подрагивала от ужаса и плача. Он хотел запомнить её прекрасной, такой, какой видел обычно. Хотел помнить заколотые зелеными заколками вьющиеся светлые волосы. Хотел помнить пышные платья, аккуратные квадратные ногти и тонкие пальцы, на одном из которых поблёскивал фамильный перстень. Хотел помнить ласковую кроткую улыбку. Он хотел представлять её нежное лицо в миг своей смерти. Но теперь… Даже будь у него целая вечность, Адам не сумел бы позабыть измученные, опухшие от слёз глаза своей супруги. Супруги, которую, как он думал, совсем не любил.

Брина была растрёпана, заплакана, платье изорвано. Никогда прежде такой он её не видел. Всё внутри переворачивалось. Он был уверен, что в свой последний миг вспомнит именно измученную жену.

Ему было стыдно смотреть на неё. Ведь из-за него Брина оказалась здесь. Он опустил глаза. Взгляд зацепился за кинжал. Адам понял, какое страшное наказание ждет его.

— Ты убьешь её своей рукой, — произнес едва ли не нараспев король. — А если вздумаешь отнять свою жизнь, а не её, если каким-то чудом она не умрет здесь до заката, палачи будут пытать её до тех пор, пока дыхание будет биться под её кожей. Они вытащат из неё не признания. Они будут тянуть её душу по крупицам, пока не сведут с ума.