— Больше наследников мужского пола с королевскими особами в роду нет.

— О, а твоё место обещали Вестлею. Недурно. Канцлером быть так почётно, что ради этой должности стоит рисковать головой? — бросил на друга делано удивлённый взгляд. Тот тяжело вздохнул.

— До первого набега северян — почётно. Дальше одна только головная боль и болезни от нервов. А попытки свержения и покушения даже упоминать не стоит. Если бы не моя искренняя привязанность к вам, Ваше Величество, я бы давно подал в отставку.

Бирн состроил печальное выражение лица. Скорбь всех канцлеров мира отпечаталась в его взгляде. Только слезу не сумел он из себя выдавить.

— И жалование никак не сглаживает острые углы?

— Жалование от меча не защитит, — теперь уже неподдельная грусть наполнила его голос. Элиот понимал его тревоги. Конан переживал не только за свою жизнь, но и за жену, и за будущего ребенка. Ему было что терять. А Элиоту… У него было целое королевство. Целое королевство незнакомцев. Стоило ли оно того? — Регентом собирались назначить королеву-мать. Но Камеристка уверена, что ваша матушка об этом ничего не знает. Она всецело на вашей стороне.

Элиот быстро пробежал глазами по нескольким письмам. В основном они полнились исключительно вежливыми фразами, наставлениями церкви и указаниями к прилагаемым средствам: кого подкупить, с кем провести беседу, к кому обратиться, если возникнут трудности. Все имена Элиоту уже были знакомы. Церковь надеялась переманить на свою сторону армию и захватить дворец. Как удачно, что Министр Военных Дел был от короля не в восторге. Но служил он хорошо, и Элиот не видел необходимости отстранять его, пока тот не спелся с церковью. Жаль, что одним только отстранением теперь не отделаться.

— Всё-таки, если бы не Камеристка… — Бирн раздосадованно покачал головой. — Сколько ни совершенствуй королевскую стражу и тайное королевское ведомство, а Камеристка всё равно справляется лучше. Без неё узнали бы про Министра гораздо позже. Церковь становится изобретательней.

— Думаю, — Элиот поднялся, оправил камзол и бросил на друга почти веселый взгляд. Нравилось ему выигрывать у церкви партию за партией, ограничивая их влияние в Лейхгаре, — пришла пора переговорить с предателем. Будем считать это его последним желанием.

***

Кромешная темнота, окружающая его, дезориентировала. Сколько бы он ни сидел так, а глаза всё никак не могли привыкнуть. Ни лучика не проникало под землю. Адам просидел в темнице всего несколько дней, но уже успел на собственной шкуре ощутить весь ужас своего собственного изобретения. Это ведь он предложил отрезать заключенных даже от света, мариновать их перед допросами, чтобы ломались быстрее.

Сырость, холод, тишина и темнота. Кормили один раз. Единственный способ определить время — слуга, приносящий еду на рассвете. Адам сам придумал этот распорядок. Но он неплохо успел изучить Элиота Этельдана. Его Величество вполне мог приказать сменить время трапезы для заключенного. Адам думал об этом и чувствовал, как медленно начинает сходить с ума от непонимания который час, какой день и что происходит там снаружи. Как его жена? Выбрались ли из Лейхгара его дети? Ему было некого спросить. Никто не стал бы отвечать. Он мог только молить Благого Демиурга о сохранности родных.

Адам сидел на жесткой койке. Солома, набитая в старый матрац, смялась, и никакого толку от неё не было. Пищали крысы, где-то шумела вода.

Камеры в Южной Подземной Темнице были устроены таким образом, чтобы как можно лучше изолировать заключенных друг от друга и от внешнего мира. Адама не выводили даже на допросы. Нет. Канцлер лично приходил в его «хоромы», стражники приносили два стула и несколько факелов. Только во время этих разговоров с пристрастием он и мог осмотреть помещение и по-настоящему оценить ценность света и огня.