– Сейчас конец июля. «В июле он готовится сбежать», – процитировала хозяйка.

Семья устроила праздничное чаепитие под виадуком. Дети занялись костром, беспрерывно споря и стараясь убрать пепел от костра, кем-то разложенного здесь раньше.

– Но что это такое? – спросил Джонни, поднимая кусок обуглившегося дерева.

– Это моя скрипка, – признался Амиот. – Я понял, что никогда не смогу играть на ней правильно, и сжег ее здесь.

– Значит, мелодий больше не будет?

– И историй не будет?

– О, истории будут, много-много, я надеюсь.

Дети начали к нему приставать, и он рассказал им бретонский вариант истории о Рудольфе и леди из Триполи – одну из тех легенд, которые странствуют по миру. Голос его звучал взволнованно, он раскраснелся и жестикулировал больше, чем обычно. Миссис Бозанко пристально за ним наблюдала. Взгляд ее мужа был устремлен на берег реки и на пшеничное поле.

Потом показались грачи, летевшие в Пенквайт, и Амиот, пересчитывая птиц, говорил, кто из них родители, а кто – птенцы; юные грачи учились летать, с каждым днем все выше и дальше.

Когда чаепитие закончилось и все было упаковано в корзину, миссис Бозанко тронула юношу за рукав:

– Задержись-ка, Амиот. Я хочу сказать тебе пару слов.

Вздрогнув, Амиот посмотрел на нее:

– Что-то случилось, мадам? Я сделал что-нибудь не так?

– Надеюсь, нет – уверена, что нет; а если это так, то я как раз вовремя.

– Если у хозяина есть какие-то жалобы на мою работу…

– Жалоб нет. Как раз сегодня утром он хвалил тебя.

– Тогда, если я ненароком вас обидел и вы не можете мне простить…

– Нет, Амиот, ничего такого. Ты же знаешь, что все мы – и мистер Бозанко, и я, и дети – очень тебя полюбили.

«Да поможет мне Бог, – подумала она про себя. – Ведь я отсылаю его как раз в тот вечер, когда у Мэри день рождения. Это разобьет ребенку сердце».

– Тогда я понимаю, в чем дело. Вы и хозяин не так богаты, чтобы позволить себе и дальше быть со мной столь щедрыми. Мне следовало бы об этом подумать. Но если дело только в этом, то хозяин может не платить – ведь это он сам великодушно предложил мне плату. И все эти деньги лежат в верхнем ящике комода в моей комнате – в носовом платке, завязанном узелком. Для чего мне здесь деньги? А что до еды, то в последнее время я обнаружил, что мне нужно совсем мало.

При этих словах миссис Бозанко чуть не рассмеялась. Конечно, она это заметила – ей ли, такой рачительной хозяйке, этого не заметить! Но – увы! – она знала, из-за чего он потерял аппетит.

– Амиот, – сказала она, – это совсем тут ни при чем, совсем. Я сказала, что мы тебя любим, но в последнее время я за тобой наблюдала, как мать за собственным сыном. И я говорю тебе, точно так же как сказала бы своему сыну, будь он твоего возраста: «Ты должен с этим покончить!»

– Да, вы были мне самым лучшим другом из всех. Я не спрашиваю почему, так как знаю это. Только из-за вашего доброго сердца вы так отнеслись ко мне, чужаку, лишенному друзей. Но разве я не отплатил всем, что было в моих силах?

– Отплатил.

– Тогда скажите мне, по крайней мере, в чем моя вина?

– Ты влюблен.

Он потупился, а потом взглянул ей прямо в глаза:

– Да, влюблен. Это преступление?

– Амиот, ты влюблен в замужнюю женщину, Линнет Льюворн. Она передает тебе послания через свою служанку. Сегодня она тоже послала тебе записку. Не так ли?

– Так, мадам. Но вы сказали «замужняя»?

Миссис Бозанко поморщилась:

– Что она тебе сказала?

– Вообще-то, она ничего мне не сказала, мадам. Но у меня, конечно, есть свои мысли, как и у вас – ваши. Вы мудрее меня. Что же думаете вы?