— Знаю, мамочка. Я тоже очень скучаю! Но там... я не смогу!

— Нелли, ты взрослая девочка! У тебя случилось личное потрясение, ты пережила его, как смогла. Теперь же пора возвращаться. Ты оттягиваешь неизбежное и только вредишь себе, — строго говорит папа.

На моих глазах наворачиваются слезы. Мама поднимается с места. Подходит к Стасе.

— Она уже доела. Мы пойдем поиграем, пока вы говорите.

Папа провожает жену взглядом. Вновь смотрит на меня. Я знаю этот непоколебимый взгляд. Он уже все решил, и мне навряд ли удастся что-то изменить. От этой мысли наваливается такая безысходная тоска, что хочется рыдать в голос.

— Не могу поверить, что ты так поступаешь, — произношу и, закусив губы, пережидаю подступившую к горлу обиду. Когда она отпускает, раздосадованно добавляю: — Лишаешь меня спокойной жизни...

— А что дальше, Нелли? Какой твоя жизнь будет через год? Через два? — заглядывает в глаза отец.

Пожимаю плечами. Всерьез еще не думала об этом...

— Ты была лучшей на всем потоке в университете, — горячо напоминает папа. — Училась, старалась, делала первые успехи на работе и ради чего? Откажешься от карьеры, от нормальной жизни, до старости будешь прятаться здесь от Полонского?

Ненавистная фамилия отзывается внутри болезненным уколом.

— Папа! — резко, с недовольством выдыхаю.

— Нет, Нелли. Мы поговорим об этом, — осаживает меня отец. — Тогда ты впала в отчаяние, была на грани нервного истощения, и беременность к тому же протекала тяжело... Обстоятельства просто не оставили нам с мамой выбора! Мы сделали так, как ты хотела, согласились на твой переезд в Нидерланды! Но только потому, что очень переживали за твое здоровье и за здоровье будущего ребенка. Ты была на самом краю, мы должны были тебя удержать. Но теперь...

— Что теперь? Думаешь, мне стало легче? Думаешь, сейчас я могу вернуться домой и просто жить дальше? — сержусь в ответ.

— Именно так я и думаю. Именно этого и хочу. Худшее время позади. Надо поступить по-взрослому. Хватить лелеять обиду. Подумай о себе и о своих близких. Ты этим дурацким побегом наказала нас не меньше, чем Полонского, — последнюю фразу отец произносит с болью в голосе и отводит в сторону глаза.

— Папочка, — тяну с мольбой, касаясь его руки, — папочка... Я не могла по-другому.

Отец поднимает на меня взгляд. Твердо продолжает:

— Ты у нас одна, Нелли. Я хочу передать состояние не бездушному управленцу, а своему ребенку. Увлеченному, заинтересованному в бизнесе. Ты работала на заводе. Ты горела карьерой, — папа вскидывает руки и прислоняется к спинке стула. — Ты должна быть рядом. Перенимать опыт, набираться умений не в теории, а на практике. Плечом к плечу со мной. Я не смогу на словах научить тебя, ты должна все видеть собственными глазами, делать своими руками. Расти постепенно, чтобы, когда придет время, сменить меня на посту.

— Тебе пятьдесят два года, до этого еще очень далеко. Дай мне хотя бы годик, — уговариваю я.

— Нет, дочка. Я тебе не враг. Мы с мамой забираем тебя домой, — категорично отрезает отец.

Смотрю на него и чувствую, как дрожит мой подбородок. Папа выдерживает взгляд. Он уверен в своей правоте, и мне не переиграть его в "гляделки".

Подскакиваю со стула и выхожу из кухни. В спальне шагаю мимо мамы и Стаси, расположившихся на полу на теплом покрывале в окружении игрушек. Упав на кровать, сворачиваюсь клубком и закрываю полные слез глаза.

Мое сердце сжимается от уныния. Какая сильная жила в нем любовь, такая ярая теперь кровоточит там ненависть. И эти километры, разделяющие нас с Полонским, были тем самым моим единственным спасением. Мне было легче, зная, что он далеко.