А на экране в самом деле появились интересные кадры, которые уже здорово надоели.

– Работниками правоохранительных органов, – скороговоркой сообщал диктор, – обезврежена преступная группировка. Изъято оружие и взрывные устройства. Ведется следствие.

– Неслабо! – вдруг ахнул Алешка и подскочил к телевизору. Там как раз оперативники перебирали ножи, пистолеты и даже два автомата. – Дим, ты видел? – Алешка повернулся ко мне с распахнутыми глазами.

– Ну видел, – отмахнулся я. – Каждый день показывают.

– Я ж говорил: плохо ты смотришь!

– Чай будете? – опять спросил дядя Юра, берясь за чайник.

– Не, – сказал Алешка. – Мы на почту.

На почте никого не было. Только в углу, в закуточке, стоял ксерокс, а возле него сидел лысый, но с бородой дядька и читал газету.

– Что вам угодно, молодые люди? – спросил он и сложил газету.

– Нам копии вот этих писем надо сделать, – сказал я. – Четыре письма по два экземпляра.

Он поскреб бороду, подумал и сказал:

– Сорок восемь рублей.

Тут мы немного прокололись. Пошарили по карманам, наскребли только тридцать рублей. Переглянулись.

– Что, капиталу не хватает? – усмехнулся дядька в бороду. – Сделаем по одной копии. Давайте ваши бумаги.

– Только осторожно, – попросил я, – они ветхие. Времен Отечественной войны.

– Вот как? Ну-ка, ну-ка. – Он внимательно посмотрел на письма. – Ох, какой слабый текст. Боюсь, что плохо получится. Однако попробуем.

Заложил в ксерокс первое письмо, посмотрел распечатку, почесал бороду.

Копия в самом деле была почти слепая. Но дядька не отступился. Понажимал какие-то кнопки, подсыпал какой-то черный порошок. Снова загудел аппарат, снова вылез из него листок.

– Вот! Другое дело! – Дядька был доволен.

Пропустил через аппарат остальные письма. Вернул нам их и отдал копии. По два экземпляра, аккуратно вложив их в прозрачные папочки.

– Спасибо, – сказал я. – Мы вечером занесем вам остальные деньги.

– Никаких денег! – Он помотал бородой, как веником. – Святое дело! Фронтовые письма! Реликвии! – Проводил нас до двери и сказал: – Всегда буду вам рад. Открываю вам неограниченный кредит.

– Чего он нам открывает? – спросил Алешка, когда мы отошли от почты.

– Он теперь будет даром печатать все, что мы принесем, – объяснил я.

– Клево, – обрадовался Алешка. – Уж мы его без работы не оставим. С нами он не соскучится.

Не сомневаюсь. Не разорился бы только.

Мы сразу же пошли к Анне Степанне, чтобы она не волновалась, и отдали ей письма и копии.

Копии ей очень понравились:

– Вот теперь даже без очков читать буду. Чайку попьем?

– Нет, – сказал Алешка, – я еще от того чая не избавился.

Дома мы показали родителям копии писем. Оба вздохнули, а папа сказал:

– Да, это время никогда не забудется. Ни в одной семье.

– Пап, – спросил Алешка. – «Более-менее» не звонил?

«Более-менее» – так называл Алешка дядю Борю за его любимое присловье.

– Лех, это ведь не так просто, наберись терпения. Ты представляешь, что это такое – найти в архиве одного человека среди миллионов? Да еще по таким скудным сведениям.

Алешка вздохнул. Потом оживился:

– Пап, а ты любишь по оврагам ездить?

– По каким еще оврагам?

– По классным! Они крутые, обрывистые, а на дне болотистые ручьи! Можно сто раз застрять или перевернуться.

– Мать, ты как? – спросил папа. – Прокатимся по оврагам? Перевернемся пару раз?

– И сама не поеду, – сказала мама, не отрываясь от кроссворда, – и вас не пущу. Скажите лучше: планета Солнечной системы из четырех букв?

– Овраг, – сказал Алешка.

Мама нахмурилась, пытаясь вписать в четыре клеточки «овраг» из пяти букв.