– Звучит поэтично, – вставил Артём.

Потап хмыкнул.

– Говорят, – добавил он, – что в этом гроте мёртвые оживают.

– Что?

– Ну, это я добавил для пущей поэтичности.

– Не пойму я, Арсений Михайлович, когда вы шутите, а когда всерьёз начинаете говорить.

– Про Зачарованный грот тоже была не шутка.

– Интересно тут у вас. А на первый взгляд и не скажешь.

– Это раньше интересно было. А теперь что. Тоска.

Небо над верхушками сосен снова затянулось тучами. Заморосил дождь. Чем ближе подходили к погосту, тем плотнее становилась туманная позёмка, так что даже если бы на пути попалась гадюка, то увидеть её было уже нельзя. Арсений Михайлович вооружился длинной палкой и ворошил ею перед собой траву.

– Здесь всегда так, – сказал он. – Чем ближе к кладбищу, тем плотнее марь. Не поверите, но даже в солнечный день земля тут будто горит.

– Поэтому после шести вечера сюда лучше не соваться?

– Да не только. Туман-то, он и с утра плотный. Тут дело в другом.

– Расскажете?

– Проклято это кладбище. Вот и весь сказ.

– Проклято? Это как же?

– Ведьмино оно.

– Не томите, Арсений Михайлович. Заинтриговали.

– В царские времена, за полвека до революции, поселилась на окраине деревни ведьма. Обычное дело тогда. Травками лечила народ, болезни заговаривала. С дочкой жила. Без мужа. Дюжая баба, хоть и молодая, чуть больше тридцати лет. Одна со всем хозяйством справлялась. Но в один день взяла да и померла. Похоронили. Всё чин по чину, правда, камешком на всякий случай могилку её припечатали, чтобы народ лишний раз не боялся, что восстанет из мёртвых да начнёт мстить. Ведь смерть-то её безвременная не известно по каким причинам случилась. А дочку девятилетнюю местный барин к себе в поместье забрал. Позаботиться обещал, потому как куда ребёнку-то одному. Девчонка эта очень уж смазлива была. Особенной красоты, не крестьянской, да и вообще, думаю, неземной…

Арсений Михайлович замолчал, остановился и устало опёрся на свою палку. Каким бы крепким он ни казался, но годы своё брали, а идти по мшистой болотистой почве, спотыкаясь о торчащие тут и там корни, было не так просто.

– Уж не знаю, правда ли это, – снова заговорил он, продолжив путь, – полагаю, что напраслину на помещика навели… Но люди будто прознали, что с этой сироткой барин обходился не по-людски. Наложницей своей сделал. И однажды девочка от него сбежала. Расстроился помещик, запил. А потом гнев его обуял, да как пошёл он шерстить все свои угодья помещичьи, что много кому от него досталось. Вплоть до смертоубийства. А времена тогда уже смутные начинались, народ и без того всё чаще на вилы поглядывал. А тут дело вроде как справедливое – помещика, злобой и страстью обуянного, на место нужно поставить. Взбунтовалась наша деревня, собрала всех мужиков, которые в силе, да и нагрянула к помещику в гости. Слово за слово – и закончилось тем, что повесили барина на берёзе, а рядом с ним и друга его, художника, гостившего в тот день в поместье и решившего за товарища заступиться. А потом и само поместье сожгли. Дошли эти новости до городской управы, пожаловали, как водится, казаки, сгребли всех виноватых и невиновных и на каторгу, надо полагать, утащили. Когда погибших от казацких шашек хоронить привезли на кладбище, то увидели, что могила ведьмина вскрыта, а гроб пуст. Вот с тех пор тут больше никого и не хоронили. Даже при советской власти.