Одним из попутчиков оказался хозяин крайнего от автобусной остановки дома. Звали его Филиппыч. Пока шли по размытой в кашу тропе до околицы, он вкратце объяснил Артёму его плачевное положение.

– Я тут, почитай, сорок годов живу. Застал ещё те времена, когда дворов в деревне насчитывалось двенадцать. Да. Ферма своя имелась, поле колхозное. Многие пчёл держали. Ну и так, по мелочи что: куры там, гуси, индюки, знаешь. Ага. Сейчас только у Федуловой две козы.

– А вы Потапова знаете? – спросил Артём.

– Потапа-то? Ну а как же. Дом у него аккурат возле болота. Да не то чтобы дом. Так, домишко, того и гляди рухнет. Стар уж Потап-то. На пять годков старше меня будет. А мне в августе, почитай, семьдесят пять. А зачем Потап-то тебе? Родственник ты ему?

– Да нет. Он говорит, что девочку на кладбище видел. А мы эту девочку как раз ищем. Потерялась она. Слышали чего о таком?

Филиппыч остановился. Нахмурился. Покачал головой.

– Что-то не так? – спросил Артём.

– Стало быть, – снова заговорил дед, – ты из милицейских что ль будешь?

– Из них.

– Девочку я сам-то не видел. А коли Потап сказал, у него и осведомляйся. А в звании-то ты кто будешь?

– Младший лейтенант.

– Понятно. Ну, я и пришёл. Вот хата моя. А сам-то ты городской?

– Нет. Из Питера я. Трое суток в поезде.

– Мать моя. Из са́мого Ленинграда. А ночевать-то где думаешь? В городе?

– Да не сподручно мне каждый день мотаться туда-сюда. Думал, здесь где-нибудь перекантовать. Или не вариант?

Филиппыч пристально всмотрелся в лицо Артёма. Подумал о чём-то своём и сказал:

– Если задержишься, можешь переночевать у меня. Парень ты, вижу, правильный. А я один живу, мне не жалко.

– Спасибо.

– Да не на чем, – мотнул головой дед. – Давай ладом.

Филиппыч козырнул, ещё раз помотал головой и повернул в сторону своего дома.

Дождь наконец прекратился. Сквозь рваные тучи временами стало выглядывать солнце. Разбухшая от влаги земля парила от его жара, и создавалось впечатление, будто Артём шёл по тлеющему мокрым углём полю.

***

Дом Арсения Михайловича, которого Филиппыч называл по-свойски Потапом, и в самом деле больше походил на большую собачью будку: деланный-переделанный, с одним единственным окном, наполовину заколоченным железным листом, он почти разламывался напополам по одному из углов. В зимнюю стужу, подумал Артём, Арсению Михайловичу приходится, пожалуй, несладко.

Лейтенант не сразу заметил пса, слившегося тёмно-рыжим окрасом с такого же цвета стеной. Лохматый, в спутанных колтунах, он хрипло выдавил из себя несколько басистых «хам, хам», сам при этом оставаясь странным образом неподвижным. Только голова его слегка дёргалась, опущенная почти до земли и совершенно непостижимым образом повёрнутая градусов на шестьдесят вбок.

В доме послышалась возня, и через минуту на пороге показался приземистый мужичок, лысый, с внушительным животом, очень короткими руками и широченным носом, затмевающим собой все остальные черты лица.

– Цыц, Ракета! – цыкнул он на пса, и тот охотно умолк, потому как и не стремился лишний раз напрягаться.

– Вы ко мне? – обратился мужчина к Артёму.

– Арсений Михайлович?

– Да. Потапов. А вы?

– Из милиции. По вашему заявлению. Насчёт девочки.

– Наконец-то, – всплеснул короткими руками Потап. – Проходите в дом. Я вам всё объясню. Ракету не бойтесь. Не кусит. Он у меня вместо звонка. Старый. Поди уж лет тридцать как должен был помереть.

– Хам, – снова прохрипел пёс, на этот раз адресуя своё возмущение хозяину.

Арсений Михайлович усмехнулся и скрылся в доме.

Артём с опаской проследовал вслед за ним, однако Ракета и в самом деле больше не обратил на гостя никакого внимания.