«Дорогой отец, — вывела она самописным пером, стараясь писать как можно более аккуратно, — я очень скучаю. У меня все хорошо. Правда».

Амелия нахмурилась, отложила перо, перечитала написанное и нетерпеливо порвала бумагу на мелкие кусочки. «Все хорошо. Правда»… Додумалась! Выглядело так, будто бы она сама себя в этом убеждала. Отец наверняка забеспокоится, стоит ему прочесть эту глупость. А ведь у него больное сердце.

«Дорогой отец, как у вас дела? Очень скучаю», — начала снова, причем заставив себя улыбаться. Это был еще один из уроков Элизы: подруга утверждала, что, если писать с улыбкой или со слезами, это непременно отразится на стиле письма, и адресат сумеет это почувствовать.

Во дворе раздался шум. Стукнули ворота, затем послышались голоса и конское ржание. Громкий голос Эйдана был пропитан недовольством — за закрытыми дверями Амелия не могла разобрать слов, но интонации слышала отчетливо.

Устал, решила она. Ничего, сейчас увидит приготовленный для него романтический ужин, ее новое платье и оттает.

Не успевая отнести недописанное письмо наверх, Мэл положила перо и бумагу на свободный стул и придвинула его поближе к столу. Гостей они не ждут, поэтому она спокойно уберет вещи с незанятого сиденья после ужина.

Расправила подол платья от несуществующих на самом деле складок, поправила прическу, глубоко вздохнула, готовясь, и встала напротив двери, чтобы встретить мужа во всей красе. Он должен восхититься ее внешним видом, поцеловать и похвалить. А потом Амелия шагнет в сторону и продемонстрирует ему накрытый стол…

Черт! Свечи!

Безумно волнуясь и боясь не успеть, Мэл бросилась их зажигать. Огниво не слушалось. На самом деле она попросту не умела им пользоваться: камин всегда разжигали слуги, а Эйдан, если ему хотелось сделать это самостоятельно, мог лишь щелкнуть пальцами и получить огонь. Боевой маг, ее гордость.

Успев зажечь лишь половину свечей, Амелия бросила эту затею и потушила магический светильник. Половина — уже достаточно. Они смогут зажечь остальные вместе или же потушить горящие, чтобы вновь включить светильник — кто знает, понравятся ли Эйдану свечи. Запах от них, надо признать, шел весьма специфический.

Мэл успела вернуться в прежнюю позицию — спиной к столу, лицом к двери, сцепив кисти рук на уровне бедер — как раз за мгновение до того, как двустворчатые двери распахнулись.

Амелия широко улыбнулась…

— Ты сдурела, почему темно?! — рявкнул супруг, и улыбка на ее лице застыла болезненной маской.

— Прости, — пискнула Мэл, придя в себя. — Я сейчас… — Но успела сделать лишь шаг к столу — Эйдан потушил свечи взмахом руки. Так же магией, подчиняясь его воле, зажглись светильники. — Прости, — повторила Амелия, часто моргая, чтобы не заплакать.

А муж остановился напротив нее, пристально рассматривая. И в его взгляде не было ожидаемого восхищения. Любви и нежности тоже не было — лишь недовольство.

— Какого черта ты нарядилась как шлюха?

Пораженная Амелия вскинула на него глаза. Да, платье открывало вид на плечи и ключицы, рукава-воланы начинались ниже, на уровне лифа, но аристократки появлялись на балах в куда более откровенных нарядах. Всего лишь плечи… Шлюха? За что?

— Это все Элиза, да? — Эйдан в бешенстве шагнул к ней. Его пальцы гвоздями впились в обнаженное плечо. Мэл вскрикнула от боли. — Говори, когда тебя спрашивают! Это все Форнье? Ты общаешься с ней, несмотря на мой прямой запрет?

На сей раз слезы сдержать не удалось. Амелия не знала и сама, отчего заплакала, от боли из-за впившихся в кожу пальцев, или от обиды, но мир вдруг подернулся влажной пеленой.