— В минус-то тридцать? — поежился я, натянув шапку.

— Да пусть делает что хочет. Дорожки-крылечки мы ей почистим, а там уж сама решит. Я к тому, что если получится вырваться, — приезжай. Можешь со своим безумным Гаем, я не против.

— Поживем–увидим, — кивнув Камышову, я поспешил к выходу из школы.

Время только-только перевалило за обед, а на улице было уже серо и неуютно. Небо затянулось морозной дымкой, а студеный ветер так и норовил разодрать в кровь щеки. Кутаясь в воротник, я семимильными шагами добрался до остановки. Взглянул на часы — автобус до Александровки, где жил дед, должен был подъехать с минуты на минуту, но явно не спешил. Шмыгнув носом, я спрятал озябшие ладони в карманы пуховика и, чтобы вконец не окоченеть, принялся неуклюже притопывать. Но видимо, там, наверху, кто-то решил, что Крещенских морозов и застрявшего где-то в пробках пазика слишком мало для меня, и послал на мою рыжую голову еще одну проблему.

— Илья? Лучинин? Ты? — с наигранным удивлением в голосе протянула Воронцова и уже в следующее мгновение расплылась в улыбке в полушаге от меня.

— Привет, — ляпнул я первое, что взбрело в голову, и устремил взгляд к проезжей части. Желания тратить свое тепло на пустую болтовню не было, но Настя всегда была до отрыжки настойчивой.

— А ты куда? Домой? — прочирикала она, выпустив мне в лицо облако пара. Ладно хоть с ароматом жвачки. — А я к подруге. Она на Шаляпина живет. Ты вроде тоже, да?

Кивнул. Сухо так, без единой эмоции.

— Я в том районе всего один раз была, — развела она руками, а я спрятал улыбку за меховой опушкой воротника: Воронцова врала, как молилась, — искренне и от души. Еле себя сдержал, чтобы не напомнить Настене, как добрую половину июля та караулила меня возле подъезда, пока Родик не сжалился и не сообщил ей о моей смене в трудовом лагере.

— Ты же поможешь мне, Илюш? — впилась острыми зубками в краешек нижней губы и робко опустила взгляд. — Проводишь меня, правда?

— Прости, Насть, — откашлялся в кулак и отвернулся: дешевые уловки Воронцовой разжигали внутри дикое раздражение.

— Позволишь мне заблудиться?

— Уверен, "Гугл" тебя спасет.

— А ты?

— А я в другую сторону еду.

— Куда?

И снова сладковатое облако бабл-гама ударило прямо в нос.

— В Речное, — соврал на ходу.

Сообщать Воронцовой про деда был не готов. Слишком личное. А тут обычное дело. Пропадать у Лешего на хате — любимое занятие богатырей. Об этом в школе знал каждый. Как, впрочем, и о том, что к себе Камышов приглашал далеко не всех. Настя в число избранных никогда не входила.

Вот и сейчас она заметно сникла. Поджав губы, отступила на шаг. Носком сапога ковыряя снег, о чем-то задумалась. Я же, наконец, смог свободно глотнуть морозного воздуха. Чистого. Без примеси Насти. Кайф! Для полного счастья не хватало только автобуса.

— Что в ней такого, чего нет во мне? — голос Воронцовой был тихим, даже несмелым, но он так некстати вмешался в мою тишину, что я невольно поморщился.

— Чего?

— У нее, к слову, парень есть.

— У кого? — бросил я равнодушно, заметив вдалеке очертания автобуса.

— У Аси, разумеется. Я думала, ты знаешь.

— Знаю?

И все же Настя добилась своего — все мое внимание приковала к себе. Я смотрел на нее, как неизлечимо больной на врача в надежде, что неверно расслышал диагноз.

— Он красивый, — Воронцова мечтательно вздохнула. — Ася вчера, пока отца ждала, все с ним чатилась, а потом мне фотку показала, где они вместе. Давно уже, года два, если я ничего не путаю.

Дьявол! — никогда бы не подумал, что словами так легко можно поцарапать душу.