Я все же зарядил Камышову как следует, чтобы не болтал всякую ерунду. Леха лишь рассмеялся в ответ и всю дорогу от столовой до кабинета математики отчаянно подтрунивал надо мной.

Разумеется, на геометрию мы опоздали. Под монотонное ворчание математички заняли свои новые места. Я теперь сидел с Мишаней. Компания из призера всевозможных олимпиад и главного нудилы класса была, если честно, так себе, но, с другой стороны, где еще, если не рядом с Семеновым, мне было думать об учебе?

— Страница сто шестьдесят семь, — пробубнил он в подтверждение моих мыслей. — Новую теорему разбираем.

Миха в предвкушении потер ладони, а я перевел взгляд к доске.

У меня никогда не было проблем с геометрией. Уравнение сферы, декартовы координаты в пространстве, скалярное произведение векторов — я мог решить любую задачу. А с простейшей схемой рассадки и правда накосячил. Мало того что подорвал доверие Митьки, так еще и в спешке не учел главного — когда сидишь на третьем ряду, взгляд невольно касается первой парты. Вот и я сейчас, вроде и смотрел на доску, а видел одну только Асю. Убежал от себя — нечего сказать!

Серьезная, сосредоточенная, она ловила каждое слово Марьи Петровны, словно от этого зависела ее жизнь. Что-то старательно чертила в тетради. Глядя на доску, забавно приоткрывала рот. Хмурилась, когда домашних знаний становилось недостаточно, и неумело подсматривала в Варькину тетрадь, когда сомневалась, что записать в свою.

Я на миг представил себя на месте Скворцовой. Каково это было сидеть рядом с Асей? Ощущать ее тепло, слышать каждый вдох, иметь возможность в любой момент нечаянно коснуться ее локтем или спросить какую-нибудь ерунду? Смог бы я тогда сосредоточиться на учебе? Стопудово, нет. Впрочем, ютясь с Михой за одной партой, я точно так же пропускал сейчас мимо ушей все слова математички, только вот локтем касаться Семенова что-то совсем не хотелось даже случайно.

— Лучинин, и что смешного в теореме об объеме наклонной призмы? — скрипучий голос Марьи Петровны слишком резко вернул меня в реальность.

— Ничего, наверно, — повел я плечами, до конца не въезжая в смысл вопроса.

— Тогда, может, поделишься, что тебя так развеселило, и мы все дружно посмеемся, — указательным пальцем поправив очки на переносице, математичка выжидающе уставилась на меня.

Мой растерянный вид говорил сам за себя — я ни черта не понимал, зато запросто стал эпицентром всеобщего внимания. В недоумении поджав губы, я покосился на Миху. Семенов в ответ, как красна девица, закатил к потолку глаза, а потом нехотя прошептал:

— А нечего было ржать посреди урока.

Я нахмурился — походу и правда из-за новенькой мозги мои потекли, как ручьи по весне, — а потом, как дурак, снова улыбнулся. Да и как было не улыбаться, когда своими бескрайними озерами на меня прямо сейчас смотрела Ася.

— Лучинин, мы ждем! — откуда-то из параллельной вселенной донесся голос Марьи Петровны.

Кто-то смеялся. Самые отважные пытались шутить. Мне было все равно. Все, что я видел сейчас, — это нежный изгиб Асиной шеи, тонкие плечи, ее слегка приоткрытые губы. Все, чего боялся, — что она вот-вот отвернется, перестанет на меня смотреть. Все, что слышал, — рваное биение собственного сердца, готового прямо сейчас выскочить из груди, и… Стоп! — чье-то нарочито фальшивое и надрывное пение.

— Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь, — голосил с соседнего ряда Леший под гулкие аплодисменты одноклассников и очумевшее выражение лица математички.

— Сердце, тебе не хочется покоя, — продолжал он рвать горло, невзирая на замечания и угрозы вызвать родителей в школу.