Возница развернул экипаж, но со двора не тронулся.

Атмосфера в общем зале, несмотря на уход Персефония, накалилась еще больше. «Бедолаги», как верно угадал домовой Кругляш, что-то знали и, хотя уже увидели зарево пожара, ничуть этим не обеспокоились, а сосредоточенно пили горилку. Только один из них, Плюша, стоял у окна и комментировал:

– Вот и до моего добралось… За мою крышу, судари! – Он торжественно поднял стакан и влил в себя такую порцию огненной воды, что закашлялся.

– За крышу Плюши! – откликнулись за столом.

Остальные посетители оглядывались на странных домовых с недоумением, даже влюбленные фантомы бросали заинтересованные взгляды. А вот Просак Порухович, кажется, что-то заподозрил и отчетливо трепетал.

Трепет перешел в крупную дрожь, когда он увидел Хмурия Несмеяновича, но тот даже не посмотрел на хозяина, сразу прошел к дальнему столику, расположенному поблизости от двери, ведущей к гостевым покоям первого этажа, и подозвал сновавшую между столами кикимору:

– Дорогуша! Распорядись-ка принести сюда мой мешок и длинный сверток. А что, корнет, – обратился он к Персефонию, – насчет другого упыря ты серьезно?

– Конечно. Ведь я обещал.

– Хм… дела складываются так, что, кажется, мне нужно срочно уезжать. Если бы ты мог управиться, ну, скажем, за час… я был бы очень благодарен. Что-то ты сам на себя не похож, – заметил он.

– Хмурий Несмеянович, вам обязательно нужно было… – Персефоний не договорил, вспомнив про нотариуса, который умудрялся, сидя на расстоянии вытянутой руки, совершенно теряться в обстановке. – Я про палец.

– Ах, вот оно что. А что тебя, собственно, смущает?

– Это дико.

– А то, что Просак сделал, не дико? А, корнет?

– Не называйте меня так, Хмурий Несмеянович, – попросил Персефоний.

Тучко шутливо развел руками.

– Все-то тебе не нравится, как ни называй! Может, тебе больше по душе обращение «малышок»?

Персефоний почувствовал себя неуютно, вспомнив стальные пальцы Торкеса на своем горле.

– У меня имя есть.

– Ну так называй его скорее господину Вралье, и покончим с этой волокитой.

Персефоний назвался. Нотариус с закордонским именем Вралье раскрыл папку, вынул несколько бланков, снял с пояса чернильницу-непроливайку и принялся быстро строчить, периодически уточняя и тут же комментируя:

– Срок неопределенный? Чудно. Согласие обоюдное? Конечно, так я и думал. Взаимные претензии в общем порядке? Ах, господа, это так неосторожно… Однако как дивно выражается наш народ: хозяин – барин! «…В об-щем по-ряд…»

– Дико, говоришь? – сказал Хмурий Несмеянович и словно сорвался. Замечание молодого упыря неожиданно сильно задело его. – Нет, сынок, дико – это когда тебя предают, когда тебе нож в спину готовы те, с кем из одного котелка… с кем под пулями… А у меня, знаешь ли… Эй, хозяин! – обернулся он вдруг. – А ну, иди сюда!

Просак Порухович побледнел и, покачнувшись, схватился за стойку. Возглас Тучко привлек всеобщее внимание, даже домовые перестали поднимать стаканы в честь новых загорающихся крыш.

– Сударь! Я не…

– Иди сюда, сказал! Да поживее! Встань вот тут, – велел он, когда хозяин на ватных ногах доковылял до их столика.

Персефонию было тошно смотреть на них обоих, но отвернуться он почему-то не смог.

– Милостивый государь, только не надо больше…

– А ну, скажи этому щенку, что с твоим пальцем. Говори!

Нотариус Вралье отложил перо и приготовился слушать, хотя у него не было никаких оснований считать себя «щенком». Просак Порухович сглотнул и прошептал:

– Его милость изволили… отнять… отложить, так сказать…

– Отрубил топором на колоде для колки дров – вот что он сказать пытается. А за что, мил человек? Что, просто так, для удовольствия? Псих я, да? Или повод у меня был?