– Тихо, тихо, – усмехнулся комиссар. – Уж кричать точно не надо.

– Я не хочу, чтобы они дошли до Рязани, – тяжело дыша, сказал Николай.

– Ну, вот и славно, – комиссар легко поднялся и закинул винтовку на плечо. – Пойдемте, не всю ночь здесь сидеть.

Политрук встал и собрался уже идти дальше, к медведевскому взводу, но заметил, что Гольдберг почему-то стоит на месте, казалось, он о чем-то думает. Наконец, словно решившись, комиссар кивнул и заговорил очень обыденным, спокойным голосом:

– Слушайте меня внимательно, Николай, я буду говорить с вами серьезно и откровенно. Все наши достижения, все примеры наших революционеров, решения съездов – все это… конечно, правильно и важно. Но большинству наших бойцов, если уж начистоту, глубоко плевать, за что повесили Софью Перовскую и куда долетел дирижабль «Осоавиахим». Люди… Люди в большинстве живут другими вещами, они думают о том, как одеть и накормить детей, дадут ли на зиму дров, сколько нужно… Да что там, они просто хотят жить…

Идея рассказать бойцам про Софью Перовскую и остальных народовольцев пришла Трифонову во время марша. Молодой политрук не любил откладывать дело в долгий ящик, и, оборудуя вместе с бронебойщиками позиции для их длинных тяжелых ружей, рассказывал про то, как подпольная группа «Народная воля» устроила покушение на царя и была за это повешена. Копать сырую глину и одновременно говорить было трудно, в общем, политинформация не удалась, бойцы даже не делали вид, что слушают, они механически рыли окопы, время от времени тоскливо матерясь, и, в конце концов, Трифонов замолчал. Похоже, комиссар узнал от кого-то об этом позорище.

– Для большинства именно это является главным, – комиссар притопнул ногой от холода. – А уж советская власть и прочее – на втором месте. Поэтому людям нужно внушить, что, если продолжим отступление, немцы придут к ним. К ним в дом. И это их дети будут рабами. Потому что фашизм – это страшно, поверьте мне, Коля, я… я знаю. А ведь я всякого повидал.

– Да кто меня слушать будет, – вздохнул Трифонов.

– Вас будут слушать на основании такой простой вещи, что вы являетесь их политруком, – жестко сказал Гольдберг, поворачиваясь и уходя в сторону взвода Медведева. – А вот как сделать, чтобы услышали – это уже другой вопрос…

– Я об этом и хотел спросить.

Идти по двое в лесу было трудновато, Трифонов то отставал, то выходил вперед, стараясь при этом не терять бдительности.

– Тут как раз все просто, Коля, – комиссар стряхнул с фуражки ком снега и на всякий случай перекинул СВТ дулом вниз. – Комиссара слушают, если видят его в деле. В бою, на марше, в общем, везде. Если он приказывает: «Делай, как я». К сожалению… К сожалению, так поступают не все.

Чтобы не потерять дыхание, Гольдберг говорил короткими, рублеными фразами.

– Война показала, кто чего стоит. Здесь за бумажку не спрячешься. По крайней мере, на передовой. Будьте впереди, Коля, будьте на виду.

– Есть, – ответил Трифонов.

Комиссар не сказал ничего нового, и Николай чувствовал себя немного разочарованным.

– Только это не значит, что нужно выскакивать вперед цепи и орать «ура-ура», – усмехнулся Гольдберг. – Ну, если этого не требует обстановка. Храбрость нужна обыденная. Так, а куда это мы вышли?

Они остановились на опушке рощи, справа на полкилометра расстилалось поле, пересеченное оврагом, впереди начинался пологий подъем, за ним, метрах в двухстах, темной стеной встали деревья маленького леска.

– А это «медвежьи» угодья, второй взвод, – ответил Трифонов. – Вон по тем кустам ячейки начинаются, вон там – «максим» на опушке. Расчет Зверева…