— Синьорина Миранди? Ба! Так это вы шастаете тут вдоль озера, как дева-утопленница в темноте, и пугаете людей? — раздался насмешливый голос Форстера.

— Я не… шастаю, — выдохнула Габриэль.

Спутница Форстера достала из кармана огниво, отцепила от седла фонарь, зажгла и подняла вверх, чтобы посветить Габриэль в лицо. А в другой руке у неё блеснуло лезвие кинжала.

— Ну, и где этот зверь? — спросила она, оглянувшись и осветив дорожку.

— Не шастаете? А что же вы делаете тут ночью, синьорина Миранди? — спросил Форстер, тоже соскакивая с лошади.

— Я шла с прогулки. О, Боже! — прошептала она, потому что в пляшущем свете фонаря в кустах показалась чёрная голова.

Из темноты вынырнул огромный мохнатый пёс, гораздо больших размеров, чем те собаки, которых Габриэль видела в усадьбе, и она отшатнулась, почти прижавшись к лошади. А пёс поднырнул под руку Форстера и присел рядом, вывалив из пасти длинный розовый язык.

— Так это и есть тот страшный зверь? — улыбнулся хозяин и потрепал пса по голове. — Знакомьтесь, это Бруно. Бруно, это Габриэль Миранди, деликатная синьорина-южанка. Вы уж простите, что он вас напугал — у Бруно плохие манеры, он горец, как и все мы. Иди, познакомься.

Пёс потянулся, понюхал замершую на месте Габриэль и лизнул ей руку, словно извиняясь.

— Синьорина Миранди, позвольте представить — это Ханна. Ханна, это наша гостья, — произнёс Форстер, указывая на Габриэль.

Ханна покосилась на гостью неодобрительно и, полностью проигнорировав приветствие, спросила, пряча кинжал в ножны:

— Что делать-то, хозяин? — и подняла фонарь, посветив в лицо Форстеру.

— Отведи лошадей, фазанов — на кухню, а я провожу синьорину Миранди. И дай фонарь, — коротко скомандовал он.

Только сейчас Габриэль заметила, что лошади навьючены, к сёдлам приторочены ружья и по бокам свисают, привязанные за лапы, разноцветные птичьи тушки. А мессир Форстер одет не как столичный щёголь, а как самый настоящий гроу: из-под стёганого жилета выглядывает воротник грубой льняной рубахи, а поверх наброшен длинный кожаный плащ с огромным воротником из овчины, свисавшим чуть ли не до пояса.

Прикрыв рукой глаза от света, Габриэль охватила взглядом Форстера со спутницей и, начав понемногу приходить в себя, поняла, что всё ещё держит в руках цветы, правда, после сумасшедшего бегства от них мало что осталось. А ещё она потеряла шаль…

И вообще… выглядит она, конечно, как полная дура, со своими криками и страхом…

Она снова разозлилась, но теперь уже на себя. Последнее, чего бы ей хотелось — это выглядеть дурой и трусихой перед Форстером и давать ему новый повод над ней посмеяться. Как будто и так для неё недостаточно унижений.

Но вслед за отступающим страхом пришло удивление. Она была уверена, что Ханна это… кто угодно, только не женщина. Собака, лошадь, ружьё… мужчины иногда называют женскими именами даже сабли. Ведь Натан сказал: «Так он не один, с ним Ханна», подразумевая, что это самая надёжная защита.

Но… женщина? И Габриэль снова взглянула на спутницу Форстера.

Ханна была далеко уже не молодой. Пожалуй, старше Форстера. Тусклый свет фонаря выхватил из темноты её силуэт — высокая, худая, одетая в штаны и стёганый жилет, отороченный мехом, такой же, как у хозяина, а поверх — плащ с большим воротником. На широком поясе — кинжал и кривой охотничий нож для разделки туш. Чёрные волосы чуть тронуты сединой на висках и собраны в хвост на затылке, а загорелое лицо прорезали две глубокие носогубные складки, придавая ему какое-то скорбное выражение. Она бросила на Габриэль ещё один суровый взгляд, вернее, даже презрительный, забрала у Форстера поводья и, отдав фонарь, пошла впереди широкими шагом.