– Господи боже мой, Энн, ты что, не можешь даже проследить, чтобы здесь всегда туалетная бумага была?

– Прости.

Она взяла в стенном шкафу рулон и отдала ему. Джек покончил со своим делом и вышел. Потом он покончил со своим пивом и взял еще бутылку.

– Вот ты живешь с лучшим полутяжем в мире и только и знаешь, что причитать. Есть множество девушек, которые почли бы за счастье меня заполучить, а тебе бы только сидеть да скулить.

– Я знаю, что ты хороший, Джек, может быть самый лучший, но ты не знаешь, как надоедает сидеть и постоянно выслушивать твои речи о собственном величии.

– Ах, тебе все это надоело?

– Да, черт возьми, ты, твое пиво и то, как ты велик.

– Назови полутяжа получше. Ты даже не ходишь на мои бои.

– Помимо бокса есть и еще кое-что, Джек.

– Что? Валяться, к примеру, на заднице и читать «Космополитен»?

– Мне нравится развивать свой интеллект.

– Это тебе не помешает. Тут есть над чем поработать.

Я и говорю, помимо бокса есть еще кое-что.

– Что? Назови.

– Искусство, допустим, музыка, живопись и тому подобные вещи.

– А сама ты что-нибудь умеешь?

– Нет, но я в этих вещах разбираюсь.

– Черт подери, по мне, так надо быть самым лучшим в своем деле.

– Хороший, лучше всех, самый лучший… Господи, неужели нельзя ценить людей такими, какие они есть?

– Какие они есть? Да кто они такие, по большей части? Увальни, кровопийцы, щеголи, стукачи, сутенеры, прислуга…

– Ты всегда смотришь на всех свысока. Ни один твой друг тебя не достоин. Ты чертовски велик!

– Вот именно, детка.

Джек вышел на кухню и вернулся с очередной бутылкой пива.

– Ты и твое треклятое пиво!

– Имею право. Оно продается. Я покупаю.

– Чарли сказал…

– Ебал я Чарли!

– Ты чертовски велик!

– Вот именно. По крайней мере, Патти это знала. Она признавала это. Она этим гордилась. Знала, что это нелегко. А ты только и делаешь, что скулишь.

– Так почему бы тебе не вернуться к Патти? Зачем ты живешь со мной?

– Именно об этом я сейчас и думаю.

– Мы ведь не женаты. Я могу в любое время уйти.

– Только это и утешает. Черт подери, я прихожу смертельно усталый после десяти жестоких раундов, а ты даже не радуешься моей победе. Только и знаешь, что причитать.

– Слушай, Джек, помимо бокса есть еще кое-что. Когда я с тобой познакомилась, ты восхищал меня такой, какой есть.

– Я и тогда был боксером. Нет ничего, кроме бокса. А я – боксер. Это моя жизнь, и я хорошо умею это делать. Лучше всех. Я заметил, что ты неравнодушна к посредственностям… вроде Тоби Йоргенсона.

– Тоби очень забавный. У него есть чувство юмора, настоящее чувство юмора. Тоби мне нравится.

– Его личный рекорд девять, пять и один. Я побью его, даже если буду мертвецки пьян.

– И Бог свидетель, ты мертвецки пьян довольно часто. Каково мне, по-твоему, на вечеринках, когда ты без чувств валяешься на полу или шатаешься по комнате и каждому твердишь: «Я ВЕЛИК! Я ВЕЛИК! Я ВЕЛИК!» Тебе не кажется, что при этом я чувствую себя последней идиоткой?

– Может, ты и есть идиотка. Раз тебе так нравится Тоби, почему ты к нему не уходишь?

– Ах, я просто сказала, что он мне нравится, я считаю его забавным, но это не значит, что я хочу лечь с ним в постель.

– Конечно, в постель ты ложишься со мной и при этом говоришь, что я надоедлив. Не понимаю, какого черта тебе нужно.

Энн не ответила. Джек встал, подошел к кушетке, приподнял голову Энн, поцеловал ее, вернулся на место и снова сел.

– Слушай, давай я расскажу тебе о сегодняшнем бое с Бенсоном. Даже ты бы мною гордилась. В первом раунде он сбивает меня с ног, резкий правой. Я поднимаюсь и остаток раунда держу его на дистанции. Во втором он опять меня достает. Я едва встаю на счет восемь. Снова держу его на дистанции. Следующие несколько раундов я восстанавливаю подвижность. Выигрываю шестой, седьмой, восьмой, один раз сбиваю его с ног в девятом и два раза в десятом. Не знаю, почему разделились мнения судей. Но они разделились. Короче, это сорок пять кусков, понятно, малышка? Сорок пять тысяч. Я велик, ты же не станешь отрицать, что я велик, верно?