– Во мне тебя влекает одно, – сказал Маджа, – мой мочезарядный телеграфный столб.

– Маджа пьет с самого утра, – сказала Эстер, – вы должны его извинить.

– Может, я приду потом, когда он будет себя получше чувствовать?

– Да, наверное, это разумно.

Эстер назначила мне встречу на следующий день, в два часа пополудни.

Это ровным счетом ничего не меняло. Все равно мне были нужны фотографии. У меня был один знакомый спившийся фотограф, некто Сэм Джейкоби, который хорошо знал свое дело и взял бы за работу по-божески. Я привел его с собой. День выдался солнечный, слой смога был очень тонкий. Мы подошли к двери, и я позвонил. Ответа не последовало. Я позвонил еще раз. Дверь открыл Маджа.

– Эстер не дома, – сказал он, – она в магазин. – Мы условились встретиться ровно в два. Я хотел бы войти и подождать.

Мы вошли и сели.

– Я играть вам на барабанах, – сказал Маджа. Он сыграл на барабанах и спел несколько протяжных песен, рожденных в джунглях. У него получалось весьма неплохо. На нем были те же джинсы и полосатая футболка.

– Ебля, ебля, ебля, – сказал он, – это все, чего она хотеть. Она делать меня сумасшедший.

– Скучаешь по джунглям, Маджа?

– Главное – не срать против течения, папаша.

– Но она любит тебя, Маджа.

– Ха-ха-ха!

Маджа сыграл нам еще одно соло на барабанах. Даже пьяный он делал это неплохо.

Когда Маджа закончил, Сэм сказал мне: – Как по-твоему, у нее в холодильнике может быть пиво?

– Вполне.

У меня что-то нервишки пошаливают. Мне нужно пиво.

– Сходи посмотри. Возьми парочку. Я ей потом куплю. Надо было с собой взять.

Сэм встал и ушел на кухню. Я услышал, как открывается дверца холодильника.

– Я пишу о вас с Эстер статью, – сказал я Мадже.

– Не женщина, а большая яма. Никогда не заткнуть. Как вулкан.

Я услышал, как Сэм на кухне блюет. Он был запойным пьяницей. Я знал, что он пришел с похмелья. И тем не менее он был одним из лучших фотографов. Потом стало тихо. Сэм вышел. Он сел. Пива он не принес.

– Я снова играть на барабанах, – сказал Маджа.

Он снова сыграл на барабанах. У него все еще получалось неплохо. Хотя и похуже, чем в прошлый раз. Вино возымело действие.

– Идем отсюда, – сказал мне Сэм.

– Надо дождаться Эстер, – сказал я.

– Идем, старина, – сказал Сэм.

– Ребята, хотеть немного вина? – спросил Маджа.

Я встал и пошел на кухню за пивом. Сэм увязался за мной. Я направился к холодильнику.

– Прошу тебя, не открывай! – сказал он.

Сэм подошел к раковине и вновь принялся блевать. Я посмотрел на холодильник. Открывать не стал. Когда Сэм проблевался, я сказал:

– Ладно, идем.

Мы вышли в переднюю комнату, где все еще сидел подле своих бонгов Маджа.

– Я играть барабан еще раз, – сказал он.

– Спасибо, Маджа, не надо.

Мы вышли, спустились по лестнице и оказались на улице. Сели в мою машину. Я отъехал. Что сказать, я не знал. Сэм не сказал ни слова. Мы находились в деловом районе. Я подъехал к бензоколонке и велел служителю залить полный бак обычного. Сэм вышел из машины и направился к телефонной будке звонить в полицию. Я увидел, как Сэм выходит из будки. Заплатил за бензин. Интервью я не получил. И недосчитался пятисот долларов. Я ждал, когда Сэм дойдет до машины.

Гарри только что слез с товарняка и шел теперь по Аламеда в бар Педро – выпить кофе за пятак. Было раннее утро, но он помнил, что открывают в пять. У Педро можно было за пятак сидеть часа два. Сидеть и думать. Вспоминать, в какие моменты все в жизни шло гладко, а в какие – наперекосяк.

Они уже открылись. Молодая мексиканка, подававшая кофе, посмотрела на него как на человека. Бедняки знают жизнь. Хорошая девчонка. Ну, неплохая. Они приносят горе. Все приносит горе. Он вспомнил где-то услышанное: «Жизнь – горе по определению».