Время от времени железнодорожная компания извлекала старые шпалы и заменяла их новыми. Старые оставались лежать рядом с путями. Ничего страшного со старыми шпалами не происходило, но компания бросала их там, а Бёркхарт нанимал ребят вроде нас складывать их в штабеля, которые увозил на своем грузовике и продавал. Сдается мне, им находили множество применений. На некоторых ранчо их втыкали в землю, протягивали между ними колючую проволоку, и получалась ограда. Думаю, применяли их и как-нибудь по-другому. Я не интересовался.

Это походило на любую другую невыполнимую работу – ты устаешь, хочешь все бросить, потом устаешь еще больше и забываешь все бросить, а минуты стоят на месте, в пределах одной минуты ты проживаешь целую вечность, ни надежды, ни выхода, в западне, отупение мешает все бросить, а если и бросишь, податься некуда.

– Малыш, я лишился жены. Какая это была чудесная женщина! Я только о ней и думаю. Нет ничего на свете лучше хорошей женщины.

– Ага.

– Эх, нам бы сейчас немного вина.

– Вина у нас нет. Придется обождать до вечера.

– Интересно, пропойц кто-нибудь понимает?

– Только другие пропойцы.

– Как по-твоему, эти занозы у нас в руках до сердца доползут?

– И не надейся. Нам всегда не везет. Появились двое индейцев и стали на нас смотреть. Они долго смотрели. Когда мы со старикашкой сели на шпалу перекурить, один из индейцев к нам подошел.

– Вы все делаете неправильно, – сказал он.

– В каком смысле? – спросил я.

– Вы работаете, когда в пустыне самая жара. А надо пораньше вставать и управляться с работой, пока еще прохладно.

– Ты прав, – сказал я, – спасибо.

Индеец был прав. Я решил, что мы должны пораньше вставать. Но нам это так и не удалось. Старикашку всегда слишком мутило после ночной попойки, и я ни разу не сумел поднять его вовремя.

– Еще пять минут, – говорил он, – всего пять минут.

Наконец в один прекрасный день силы покинули старика. Он не мог больше поднять ни одной шпалы. Он то и дело просил за это прощения.

– Все нормально, папаша.

Мы вернулись в палатку и стали ждать вечера. Папаша лежал и говорил. Говорил он только о своей бывшей жене. Я слушал истории о его бывшей жене весь день, до самого вечера. Потом заявился Бёркхарт.

– Боже мой, ребята, да вы сегодня почти ничего не сделали. Рассчитываете как сыр в масле кататься?

– Мы закончили, Бёркхарт, – сказал я, – ждем, когда нам заплатят.

– Я думаю, вам вовсе не стоит платить.

– Если ты вообще когда-нибудь думаешь, – сказал я, – ты заплатишь.

– Пожалуйста, мистер Бёркхарт, – сказал старикашка, – прошу вас, мы ведь чертовски упорно трудились, честное слово!

– Бёркхарт знает, как мы потрудились, – сказал я, – он считал штабеля, как и я.

– Семьдесят два штабеля, – сказал Бёркхарт.

– Девяносто штабелей, – сказал я.

– Семьдесят шесть, – сказал Бёркхарт.

– Девяносто, – сказал я.

– Восемьдесят, – сказал Бёркхарт.

– По рукам, – сказал я.

Бёркхарт достал карандаш и бумагу и вычел с нас за вино, питание, транспорт и жилье. Нам с папашей вышло по восемнадцать долларов за пять дней работы. Мы взяли деньги. И бесплатно доехали до города. Бесплатно? Бёркхарт во всех смыслах нас наебал. Но орать о нарушении закона мы не могли, ведь когда у вас нет денег, закон больше не действует.

– Ей-богу, – сказал старикашка, – сегодня я и вправду напьюсь. Сегодня я напьюсь вдрабадан. А ты, малыш?

– Не думаю.

Мы зашли в единственный бар в городе и сели. Папаша заказал вина, а я – пива. Старикашка опять пустился в россказни о своей бывшей жене, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась молодая мексиканка и села рядом со мной. Почему они всегда спускаются по лестнице именно так, как в кино? Я даже почувствовал себя персонажем фильма. Я угостил ее пивом. Она сказала: «Меня зовут Шерри», а я сказал: «Это не мексиканское имя», а она сказала: «А зачем обязательно мексиканское?», и я сказал: «Вообще-то не обязательно».