Дети продолжали заниматься йогой. Аднан погрузился в тоску. Дети часто задерживались в студии, садились в уголке и делали домашние задания. В Африке говорят, что нужна целая деревня, чтобы вырастить ребенка. Однажды Аднан пригласил меня поужинать в своем ресторане. Он сам готовил, а когда кухня закрылась, мы сидели в пустом зале среди поднятых на столы стульев, смеялись, пили и рассказывали истории. Все было просто и естественно. Словно мы ждали друг друга. Мы не медлили, но и не торопились. Каждое прикосновение было приятным. Не о чем было размышлять. То есть, конечно, размышлять можно было бы о многом, но это был один из тех редких моментов, когда просто все хорошо.

Хотя мы во многом разные, а может, как раз благодаря этому мы смогли исцелить друг друга. Без усилий. Просто находясь рядом. Старые демоны потеряли свою силу. Временами он испытывал страх потерять меня, а я боялась, что мой Чужой вернется. Но если мы и теряли друг друга из вида, дети снова сводили нас вместе. На каждую годовщину я удивлялась, что мы все еще пара, а Аднан удивлялся, почему я удивляюсь. Именно он предложил жить вместе, и если бы он не знал, что я считаю брак ненужным, давно надел бы мне кольцо на палец. Но, кажется, он чувствовал, что лучше не будить Чужого во мне. Ведь все шло хорошо.

До того проклятого субботнего дня, когда мое старательно выпестованное Я растворилось, а мое место занял Чужой.

Аднан ничего не понимал.

– У тебя появился другой?

– Нет.

– Я что-то не так сделал?

– Нет.

– Может, тебе обратиться к врачу?

– Нет.

Он пытался все объяснить естественными причинами. Предлагал обыкновенные решения. Как будто можно просто отремонтировать человека, который сломался. Объяснить ему, что произошло в ту субботу, было все равно что пытаться рассказать слепому, что такое солнечный свет. Он по-своему может понять, поскольку чувствует тепло на коже и что-то видит, но у вас никогда не будет одинаковых воспоминаний и чувств. Это сводит тебя с ума, и ты начинаешь сомневаться, твой ли это человек, потому что он внезапно становится чужим. При этом отдаляешься ты сама, но в тот момент не замечаешь этого.

Потом у нас перестало получаться в постели. Наши тела говорили на разных языках, расходились, отгораживались. Аднан сначала грустил, потом злился, потом ушел в себя.

Той ночью, когда ситуация накалилась и мы спорили так громко, что разбудили детей, я поспешно собрала вещи и убежала из квартиры с одной спортивной сумкой. Ничего не объяснив детям. Я спросила Рики, могу ли несколько раз переночевать в студии.

– Конечно, – ответила она. – Я все равно уезжаю. Но тебе нужно отдохнуть. Ты плохо выглядишь. Поехали со мной на фестиваль. Заправишь душу.

– Я сейчас не выдержу Индию.

– Ты и в прошлом году так говорила. И в позапрошлом. Ты единственный преподаватель йоги, который еще ни разу не съездил в Индию.

Для меня это было слишком. Мне не нужен был фестиваль, где будут тысячи людей, да еще в Индии, которая представлялась мне атакой на чувства. Мне нужно было спрятаться в раковину. Где никто не будет спрашивать, как у меня дела. Потому что мне нечего ответить. Потом я лежала ночью в студии и отчаянно хотела, чтобы рядом был кто-нибудь, кто спросит, как мои дела. Знаю, логики тут нет.

На следующий день пришли Ясмин и Джонас. Они принесли плейлист, который вместе составили для меня. Мои любимые песни. Там была даже «Люси в небесах». Мы сидели на полу в студии, и я разревелась. Потом Джонас сказал: «Мама, пойдем домой». Не «Люси», как обычно. Эти слова глубоко тронули меня. Не потому что он признал за мной право на место Джеральдины. Он признал его раньше. А потому что в этот момент я поняла, что он привязался ко мне. У меня часто было ощущение, что я не соответствую требованиям. Аднан был прирожденный папа-медведь, а я никогда не знала, хорошая ли я мама-медведица. Ясмин и Джонас вечно на что-то жаловались. И когда это не родные дети, ты думаешь, что не справляешься с обязанностями. А на самом деле они ко мне привязались. Мне больше ничего не нужно было делать. Я давно достигла цели. И они оба были мне благодарны.