– Я преподаватель йоги, фрау Остервальд.

– И что?

– Почему маме понадобилась психотерапия? Что произошло?

Она наклонилась вперед и посмотрела мне в глаза:

– Этого я не могу вам сказать. Как и то, почему она скрылась. Я могу лишь предполагать, но это было бы непрофессионально. Но не искать ее сейчас, пожалуй, безответственно.

Она наморщила лоб, будто желая подчеркнуть: дело нешуточное. Безответственно. Обычно такое слышат родители, а не дети. Но к старости роли меняются. Родители куда-то вляпываются, а нам приходится разгребать. Молодец, Коринна, подумала я. Я бы тоже так хотела – бросить все и сбежать. Я пыталась, но застряла на полпути. А теперь вот еще о тебе беспокойся.

– Хорошо, спасибо. Тогда я, пожалуй…

Я встала. И тут у меня потемнело в глазах. Ноги подкосились. Я ухватилась за спинку кресла, но силы словно окончательно оставили меня. Я осела на ковер. И осталась лежать. Мне было хорошо. Шавасана.

Я очнулась, когда Остервальд подсовывала мне под бедро подушку. Я лежала на диване. Она сидела рядом, поддерживала мои приподнятые ноги и протягивала стакан воды.

– Как вы себя чувствуете?

Дурацкий вопрос. Я сделала глоток. Стало легче.

– Хотите поговорить об этом? – Она помогла мне подняться.

– Думаю, я пойду.

– Не хотите немного отдохнуть? Вы бледны.

– Я посплю дома, – пробормотала я, не упоминая, что дома у меня больше нет.

Она тут же состряпала бы из этого историю. Я не доверяю историям. Что бы ни происходило, не делай из этого историю. Двигайся, занимайся йогой, танцуй, пока что-то не изменится. Истории помогают найти объяснение, но не оставляют свободного места. Превращают случайности в закономерности. Лишают индивидуальности. Потому я больше доверяю йоге, чем психотерапии, – психотерапия анализирует личность, йога напрямую связывает с жизнью. Постоянный поток асан, переходящих друг в друга. Ты анализируешь положение, на мгновение идентифицируешь себя с ним, потом двигаешься дальше. Ты проходишь, не оглядываясь назад, следуешь естественному потоку жизни. Психотерапия ведет тебя в прошлое, чтобы ты понял настоящее, но есть риск застрять там. События детства становятся твоей историей, а эта история привязывается к твоей самости. Меня всегда удивляло, как сильно люди привязываются к историям, которые сами о себе рассказывают. Как будто нужно приклеить на себя ярлык, чтобы быть кем-то, даже если на ярлыке написано что-то вроде «экстраверт, биполярность, созависимость». В таких случаях я всегда думаю: люди, у нас 65 процентов общих генов с бананами. Не нужно так много воображать о себе.

– Постойте, фрау Фербер, – сказала доктор Остервальд, когда я была у двери. – Я хочу уточнить свой совет. Если позволите… В вашем состоянии я бы не ездила в Индию. Вам нужен покой.

– Я поняла, спасибо.

Словно в Берлине меня ждет покой. Может, мне вообще не нужен покой. Может, я бы предпочла сейчас что-нибудь уничтожить.

Снова на улице. Воздух холодит кожу. Наконец-то я опять ощущала свое тело. Я заметила, что забыла шарф. Ни за что не вернусь. Лоу стоял, прислонившись к «ягуару». Щелчком он отбросил сигарету.

– Ну?

Я забралась в машину. Он сел за руль и посмотрел на меня так, будто со мной что-то не в порядке. Мне это не понравилось.

– Поехали.

– Что она сказала?

– Ничего. Она знает не больше нашего.

Я больше не могла сдерживаться. Губы затряслись. Я сжала пальцы в кулаки. Но они все равно дрожали.

– Эй, Люси. Ты как?

Лоу обнял меня. Только бы не заплакать. Мне очень захотелось назвать его папой.

Мне плохо, папа. Все не так