Но миссис Лю сейчас нужен сочувствующий собеседник. Ей хочется слышать правильные слова. Что ж, это я умею.

– Они чувствуют свою чрезмерную близость к теме, – говорю я. – В своих романах я тоже многое беру из собственной жизни.

Это правда; мой дебютный роман был почти автобиографичным.

– У меня у самой детство было не сказать чтобы гладким, так что им тяжело… Я имею в виду, они не любят, когда им напоминают об их ошибках. Им не нравится смотреть на вещи моими глазами.

Миссис Лю энергично кивает.

– Я могу это понять.

Я понимаю, как надо продолжить разговор. Это настолько очевидно, что кажется даже слишком простым.

– Отчасти поэтому я и хотела прийти к вам сегодня поговорить. – Я делаю вдох. – Буду честна, миссис Лю. Мне кажется, что выставлять блокноты Афины на всеобщее обозрение – не очень хорошая идея.

Миссис Лю хмурится.

– Почему же?

– Я не знаю, насколько близко вы знакомы с творческим процессом вашей дочери…

– Да почти никак, – признается она. – Очень слабо. Она терпеть не могла говорить о работе, пока та не была закончена. Становилась такой ершистой, стоило мне только затронуть эту тему.

– Вот-вот, в этом все и дело, – поддакиваю я. – Афина очень оберегала свои истории, пока собирала их воедино. Они произрастают на такой болезненной почве – мы однажды говорили с ней об этом; она рассказывала, что будто ищет в прошлом шрамы и вскрывает их, чтобы те вновь закровоточили.

Настолько интимно мы с ней о писательстве не говорили никогда; насчет «вскрытия шрамов» я прочла в одном из интервью. Но это правда: именно так Афина отзывалась о своих незавершенных работах.

– Эту боль она не могла показать никому, пока не облечет ее в идеальную форму, пока не обретет полный контроль над повествованием. Пока не появится та отшлифованная версия, которая устроит ее. Но эти блокноты – ее исходные мысли, необработанные и не отстоявшиеся. И нельзя вот так просто… Не знаю, мне кажется, что передача их в архив – это неправильно. Все равно что выставить на обозрение ее труп.

Может, я слегка перегибаю с этой образностью. Но это работает.

– Боже мой. – Миссис Лю подносит руку ко рту. – Боже мой, поверить не могу…

– Разумеется, все зависит от вас, – спешно заверяю я. – Это только ваше право – поступать с ними как вам заблагорассудится. Просто, как подруга Афины, я чувствую себя обязанной вам это сказать. Мне кажется, Афина не хотела бы этого.

– Понимаю. – Глаза миссис Лю покраснели и полны слез. – Спасибо вам, Джун. Я даже не думала… – На секунду она замолкает, уставясь в свою чашку. А затем, сморгнув слезы, поднимает взгляд на меня: – Тогда, может, они нужны вам?

Я вздрагиваю:

– Мне?

– Мне больно, когда они рядом. – Она как-то вся оседает. – А поскольку вы так хорошо ее знали… – Она качает головой. – О боже, что я такое говорю? Так навязываться… Не надо, забудьте об этом.

– Да нет, что вы! Просто…

Может, сказать ей «да»? И полный контроль над записями Афины по «Последнему фронту» и бог весть чему еще будет у меня. Идеи будущих романов… Может, даже полные черновики…

Нет, лучше не жадничать. Того, что нужно, я уже добилась. Но еще немного, и я рискую оставить след. Миссис Лю будет осмотрительна, но что, если «Йель Дэйли Ньюс», пусть и без злого умысла, озвучит, что все эти блокноты теперь принадлежат мне?

Я же не собираюсь строить всю свою карьеру на переделывании работ Афины. «Последний фронт» – это особая, счастливая случайность; слияние двух разноплановых гениев. А любые работы, которые я буду создавать впредь, – это уже мои собственные. Искушения мне не нужно.