Барышев короткое мгновение вглядывается в лицо друга, а потом с готовностью кивает.

Глеб накидывает мне на плечи куртку и подталкивает к выходу.

- Да в чем дело? – никак не могу понять я.

- Уже поздно, - отрезает он.

Парень берет меня под руку, и мы поспешно спускаемся с крыльца бара. Внизу я поскальзываюсь, но он только крепче вцепляется в мой локоть.

Какое-то время мы идем молча и, скосив глаза, я смотрю на облачка пара от возмущенного шумного дыхания Глеба.

- Слушай, - я высвобождаюсь из его рук, и мы останавливаемся посреди улицы, - не знаю, что там между вами, но я не хочу участвовать в ваших соревнованиях.

- Ты про волейбол?

- Нет, я про то, как вы с Вадосом причинными местами меряетесь.

- Ничем я не меряюсь, - бурчит Глеб.

- Ну а что тогда это было?

- А зачем ты это делала?

- Господи, что?! – совсем теряю нить разговора я.

- Сидела с ним в обнимку.

- Глеб, ты совсем сумасшедший?

Он замолкает и устало трет переносицу.

Кажется, что уже жалеет о своей эмоциональной вспышке. Мне становится понятно, что Янковский просто вспылил, но вот выбираться из этой ситуации придется мне.

- Послушай, - мягко говорю я, - это вышло случайно, ваш Вадим полный придурок, и я даже за миллион долларов по своей воле с ним не стала бы общаться.

- А за два? – наконец улыбается Глеб.

- Ну, два - это совсем другое дело!

Я делаю вид, что думаю, и он шутливо толкает меня в плечо. Напряжение уходит из его взгляда.

- Тогда идем? Ты все еще хочешь меня проводить?

Парень оглядывается и как будто только замечает, что мы все еще стоим посреди улицы.

- Идем, конечно.

Мы молчим, провожая взглядами редкие машины. Глеб нервно поправляет волосы и первым нарушает тишину:

- Ян, просто я его знаю. С ним правда лучше не связываться.

- Хорошо, - отвечаю спокойно, - но я не маленькая, и не надо меня вот так забирать. Как нашкодившего кота.

Мы снова молчим, и слышно только хруст снега под ногами. Хрум-хрум. Хрум-хрум. Как будто наши ноги жуют снег, с треском его откусывая.

Я улыбаюсь от очередного своего глупого сравнения и прячу лицо в воротник куртки. Мне удивительно хорошо идти вот так, рядом с Глебом. Особенно когда он не похож на закипающий чайник, а шагает притихший и задумчивый.

Я смотрю на часы, 22.40. Достаю телефон и пишу Оливке сообщение «Ты в порядке? Тебя проводят?».

- Кому строчишь? – угрюмо интересуется Глеб.

- Насте. Ты сегодня совсем не в настроении? Выиграли же, а ты что-то не в себе.

Разговаривать с Глебом намного проще, чем обычно, несмотря на его настроение. Подозреваю, что это из-за рома, который я случайно украла у Попова. Чувствую, как будто я плыву в клубах сладкой ваты.

Вместо ответа он хмурится и качает головой. А мне дико хочется его растормошить.

- Стой! – говорю, разворачивая его за локоть. - Что это?!

- Что? – растерянно отзывается Глеб.

Я хватаю его за нос и кричу:

- Твоя совесть, Янковский!

У него такой потерянный вид, что я смеюсь как сумасшедшая и отбегаю на несколько метров вперед.

Пара секунд, и он принимает правила игры. Его лицо светлеет, губы трогает легкая улыбка. Он срывается с места и бежит за мной. Я визжу, поскальзываюсь, успеваю сделать несколько шагов, но он хватает меня за талию и валит в ближайший сугроб.

Мы боремся, и скоро я беспомощно замираю. Глеб сидит на мне верхом и держит мои руки.

Смех застывает на его красивых полных губах, а голубые глаза жадно шарят по моему лицу.

Меня парализует.

Да, это точно стокгольмский синдром. Или?..

Над головой Янковского звездное небо удивительно ясное. На секунду я залипаю на ярких точках, но потом перевожу взгляд на его лицо.