Свет начинает сгущаться, будто становится продолжением моей руки. Лучи обвивают ладони, струятся по пальцам, пока не начинают мягко светиться, превращаясь в тонкие, почти прозрачные линии.

Заворожённая, я провожу рукой по воздуху, пробуя написать первые кандзи. Серебряные линии остаются за кончиками пальцев, словно пишу на невидимой бумаге.

«Хаято, Окадзава», – вывожу их имена, стараясь быть аккуратной. Лунные линии сияют в воздухе, словно висят между мирами. Чувствую себя частью какого-то волшебства, нереальной сказки, которую кто-то рассказывает прямо сейчас.

– Это невероятно… – шепчу я.

Слова словно рождаются сами, без усилий: «Я в порядке. Не переживайте. Всё объясню, как только вернусь».

Но не успеваю поставить последнюю точку, как серебряные линии начинают дрожать. Лёгкая рябь пробегает по словам, словно их разносит ветер, и они тают, расплываясь водой.

– Что происходит?! – восклицаю, глядя, как от кандзи ничего не осталось.

Продавец, всё такой же спокойный, поднимает взгляд.

– Лунные лучи – дело капризное, – невинно замечает он. – Им нужно больше уверенности.

Шумно выдыхаю, злюсь, чувствуя, как меня охватывает беспомощность.

– Это какая-то шутка?!

– Нет, – отвечает невозмутимо. – Ты просто не до конца веришь, что письмо найдёт адресатов.

Молча смотрю на него, чувствуя, как внутри всё закипает. Уверенность? А как быть уверенной, когда весь этот мир кажется иллюзией?

– Пока передавать нечего, – говорит продавец, всё так же спокойно, с лёгкой насмешкой в голосе. – Но как только ты сумеешь всё сделать, я обязательно передам.

Улыбка такая же очаровательная. Настолько, что хочется стукнуть. А потом – смех. Миг – и возле меня никого нет.

– Эй! – кричу, протягивая руку вперёд, словно пытаясь поймать хоть кого-то. – Вернись!

Но… его словно и не было рядом.

Внутри всё кипит. Гнев, беспомощность и злость переполняют.

– Да что за… – бормочу, яростно топая ногой.

Глухой звук удара каблука о ступень раздаётся слишком громко. На мгновение всё вокруг замирает, как будто даже воздух перестаёт двигаться. А затем камень под ногами начинает трещать.

– Нет-нет-нет! – вскрикиваю, но трещины расползаются, как молнии, и ступени храма рассыпаются прямо подо мной.

Чувствую, как земля уходит из-под ног, и с диким воплем падаю в пустоту. Вокруг звёздная тьма, густая, холодная и бесконечная. Взмахиваю руками, пытаясь за что-то зацепиться, но всё бесполезно.

Звёзды вокруг мерцают, будто смеются.

– Лети, лети, Ямада. Лети-и-и!

– Смотрите, летающая Ясуко!

– Аха-ха, как смешно! Люди возомнили себя птицами!

Сердце бьётся так быстро, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Единственное, что могу сделать, – это закрыть глаза и молиться, чтобы приземлиться целой. Собирать потом руки-ноги совсем не хочется.

Удар!

Резко открываю глаза, сердце бешено стучит в груди. Несколько секунд лежу, пытаясь осознать, где нахожусь. О, это же комната!

Темнота вокруг будто наплывает волнами, но из окна пробивается слабый лунный свет, скользя по стенам и полу. Чьи-то голоса, доносящиеся снаружи, возвращают к реальности.

Хмурюсь и прислушиваюсь. Какие-то странные звуки… Смех, звон, глухие удары. Кто-то явно веселится. Сглотнув, натягиваю на плечи халат (спасибо, кто-то оставил его на стуле) и, стараясь не издавать ни звука, подхожу к окну. Отодвигаю створку и выглядываю наружу.

На улице, залитой холодным серебром луны, разыгрывается что-то совершенно невообразимое. Во дворе, посреди идеально выложенной каменной площадки, играют цукумогами.

Сначала я вижу каса-обакэ, то есть оживший зонтик. Его ткань порвана, изнутри выглядывают тонкие деревянные спицы, но он ловко прыгает на своей изогнутой ручке, как на одной ноге. Глаз на зонтике – нарисованный или вышитый, я не понимаю, – странным образом моргает. Каса-обакэ издаёт протяжный свист и подбрасывает светящийся шарик.