– Хороший вопрос, девица, – покрякивает демон и улыбается.

Тут я понимаю, что никакой это не демон, а просто старик. Хотя глаза у него молодые и морщин почти нет. Лицо скрывает густая белая борода, такая, что даже губ не видно. Брови тоже белые, волосы коротко острижены, словно ножом срезаны, пряди неровные, торчат.

– Н-да, – плюет на свою ладонь дед и приглаживает седой вихор на макушке. – Ты мне скажи, болит что у тебя?

– Сейчас ничего, – отвожу от него взгляд, проваливаясь в свои ощущения. – Только чешется.

Морщусь, зуд невыносимый. Причем чешется все, особенно лицо и рука.

– Это хорошо, что чешется, – улыбается старик, показывая на удивление целые зубы. – Значит, заживает. Ты прости меня, девонька, я тут подлатал тебя, да неумело.

– Что? – спрашиваю его, поднимая к лицу руку.

Трогаю пальчиками грубый шрам, который идет от левой брови к уху, рядом с ним еще один поменьше и тоньше.

– Зашил как мог, рукодельница из меня так себе, – кряхтит или смеется дед, а я убираю руку от лица.

Мне на удивление все равно. Я даже не вспоминаю, что должна как-то выглядеть. Я не помню как! Не помню ничего, кроме этих дней, когда была боль.

– Так что, помнишь имя свое? – наклоняется ко мне старик. – Меня Афанасий зовут, а тебя?

– Имя? – пытаюсь поморщиться, задумываясь, но бровь от этого рвет болью. – Не помню ничего…

– Может, Валерия, нет? – подсказывает дед, а я перекатываю это имя на языке. Верчу так и так, мысленно произношу, разбивая на слоги.

– Нет, – осторожно мотаю головой.

– Вот как, – хмурится дед. – Ладно, ты пока лежи, вставать тебе нельзя, нога сломана, а я пойду кур покормлю.

Старик поднимается с широкой деревянной лавки, что стоит у моей как бы кровати, и выходит, накинув на плечи тулуп. Он впускает в дверь немного морозного воздуха, что клубится серым дымом у двери, и исчезает, растворяется.

– Ва-ле-рии-я… – снова произношу я незнакомое мне имя и не чувствую ничего. Не мое это, явно не мое. Но как тогда меня зовут?

Следующие дни Афанасий много времени проводит со мной. Говорит, что-то рассказывает. Мне нравится слушать его голос и истории. Дед говорит о тайге, животных, о морозах, почему-то о шишках. Я слушаю его, пока не засыпаю. Иногда даже вопросы задаю, так как мне и в половину непонятно, о чем Афанасий рассказывает.

– Что такое шишка? – спрашиваю его, а дед срывается со скамьи, уносится на улицу. Надо сказать, прыткость у него, как у молодого. Я вот встать не могу, только сидеть получается, и то не всегда. Спина болит ужасно, что там у меня, не знаю, но Афанасий сказал: «Небольшая царапина». Его послушать, у меня и на лице небольшая царапина, а глаз открыть до конца так и не могу.

– Вот, смотри! – тычет мне в нос овальную штуку с какими-то ячейками. – Шишка она!

И я смотрю. Беру в руки, трогаю эти ячейки. Внутри головы что-то шевелится, будто воспоминание какое, словно я уже видела когда-то эту самую шишку. Афанасий начинает скакать по комнате, указывая мне на вещи, называя их.

– Печь горячая, – с небывалым энтузиазмом произносит он. – Книга, вот книга, а это ведро, дрова, радио…

Я наблюдаю за ним, словно за обезьянкой в цирке, о чем и говорю Афанасию.

– Вспомнила, что ли?! – радуется он, а я говорю, что нет, просто фраза возникла в уме.

Дед качает головой, но потом начинает скакать с удвоенной силой.

– Свеча, табуретка, сковородка, кастрюля… – звучит его голос, а я, улыбаясь, наблюдаю за ним.

– Чего явился? – грубо спрашивает Дед, когда я зажмуриваюсь, как только он произнес «три».

– Афанасий, ты чего чудишь? – меня тоже начинает подбешивать все это, – Я тебе девочка, что ли, чтобы на испуг брать?