Матвеев – это, конечно, фигура. Нераскрытая фигура. Я уже после окончания университета, когда Матвеев был совсем старенький, попрекал его: «Борис Степанович, ну напишите монографию про зуб». Он зубами занимался и меня увлек этим. Я по его наущению стал смотреть зубы у усатых китов, как они закладываются у эмбрионов китов, потом появляются усы, а зубы резорбируются.

Вернемся к университету. На излете пятого курса со мной вышла «трагикомичная» история. Я написал статью в общефакультетскую стенгазету. Редакция стенгазеты ее опубликовала. Я ничего геройского не сделал. Просто написал, что мы голосуем ногами против лекций профессора Дворянкина. Дворянкин был ближайшим сподвижником Лысенко и заведовал кафедрой дарвинизма в университете. Мы действительно смеялись над ним и не ходили на его лекции. Разразился скандал.

Я всегда был скептически настроен к Лысенко, потому что Петр Петрович Смолин дал нам хорошее базовое биологическое образование. И уже тогда с «учением» Лысенко всем вокруг меня все было ясно. И моя мать уже подписала к тому времени знаменитое «Письмо трехсот». В моей семье говорили, что Лысенко – просто мракобес. И в студенческих кругах эти настроения тоже были распространены. Перед этим кто-то повесил портрет Лысенко в мужском сортире. И на фоне этого хулиганства случилось такое вполне респектабельное событие – моя заметка в стенгазете.

Событие рассмотрели на комитете комсомола. Исключать из комсомола меня не стали. Объявили выговор. Но эта история сработала на распределении. После пятого курса меня распределили учителем биологии средней школы в Архангельскую область. А я хотел идти работать в группу по исследованию морских млекопитающих к Сергею Евгеньевичу Клейненбергу. Я делал диплом у Сергея Евгеньевича. Мы изучали белуху, вместе ездили в экспедиции на Белое море, где я был лаборантом. Мне нравилось это все, и Клейненберг мне очень нравился. Сергей Евгеньевич организовал заявку от Академии наук на молодого специалиста Яблокова. Но эта заявка не была удовлетворена, и меня направили в Архангельскую область. Рушились все мои мечты и планы.

И Клейненберг сделал совершенно колоссальной хитрости или смелости ход. Он говорит: «Давайте я вас зачислю без диплома. Просто младшим лаборантом. Это не требует никакого высшего образования и диплома». Я был страшно рад и пошел к нему на эту лаборантскую ставку. Потом уже, года через два или через три, мне позвонили из университета и сказали, чтобы я забрал диплом. Мол, чего это у нас диплом валяется в ящике, приходите, забирайте.

Для Сергея Евгеньевича это было довольно рискованное решение. Тогда была довольно серьезная система воинского учета. Я был военнообязанным. По окончании университета я должен был стать старшим лейтенантом запаса по военной специальности номер один – пехота. Биологи все шли либо как пехота, либо как противочумные. Военный билет выдавался вместе с дипломом.

Но, поскольку я скрывался от распределения, военного билета у меня не было. Кадровики должны были при приеме на работу это отслеживать и смотреть, есть ли военный билет и почему, если его нет, молодой человек не служит. Я думаю, что Сергей Евгеньевич, который был в то время ученым секретарем института, воспользовался своими дружескими связями и попросил, чтобы на это не обратили внимания.

Сначала наша лаборатория работала на Ленинском, 33. А потом нам дали новое здание рядом с метро «Университет». Тогда, в 1956 году, Академия наук расширялась.

Работа была очень интересная. Я был увлечен ею. Клейненберг был очень известным к тому времени специалистом по морским млекопитающим. Он занимался черноморскими дельфинами. Уже была опубликована его монография «Дельфины Черного моря», которая до сих пор является классической книгой. Сергей Евгеньевич был специалистом очень высокого уровня по морским млекопитающим. А кроме того, он был очень обаятельным, приятным, любил рассказывать анекдоты. Невысокого роста, зачесанные назад волосы. Хороший.