— Черт!!! — слышу удар в закрывшиеся створки лифта.

Вытирая с лица слезы почти бегу до офиса, поднимаюсь к себе в кабинет, закрываюсь и стекаю по двери прямо на пол. Реву в голос обнимая руками колени. Поверила… Это так обидно. Почему все мужчины с большими деньгами считают, что им можно вот так делать? Врываться в чужую жизнь снежным вихрем, сметать все преграды, давать надежду, а потом…

Надо работать. Только сосредоточиться не выходит. Нельзя за три дня так привязаться к человеку! Это же дикость! Так не бывает! Почему мне тогда так больно и обидно? Запах его раздражает. Он на мне везде и отвлечься совсем не получается.

Антон не появляется до вечера. И в шесть не открывается дверь моего кабинета. Точно дикость. Не влюбляются так быстро в двадцать пять!

Закончив, еду на автобусе за Василиской.

— А где Антон? — с ходу спрашивает дочка.

— Не знаю, малыш, — глажу ее по волосикам. — Одевайся.

— Ты почему грустная? — она достает из шкафчика уличную одежду, стягивает с себя вязаное голубое платьице.

— Устала просто, котенок. Собирайся скорее. Домой хочется.

Помогаю ей. Застегиваю курточку, сапожки, поправляю шапку. Возле детского сада зачем-то оглядываюсь на припаркованные у забора машины. Чего я жду? Взгляд цепляется за белый Логан, и сердце колотится быстрее. Там пусто. Это не его машина. Да и та была ли его? В чем еще он лгал мне?

— Мамочка, купим слойку? — просит Вася, пытаясь утянуть меня к киоску с выпечкой. Оттуда доносится потрясающий аромат ванилина и корицы.

— Давай. А в выходные будем с тобой пирожки печь. Хочешь?

— Хочу. Мне вот эту можно? — упирается пальчиком в стекло прямо напротив поджаристой слойки с вытекшим вишнёвым джемом.

— Можно, — раздается за нашими спинами мужской голос.

— Антон! — визжит Васька и собирается его обнять. Удерживаю дочку. Она тут же недовольно куксится. — А мамочка любит слойки с яблоком, — говорит очень тихо эта маленькая егоза, глядя на него исподлобья и шаркает ножкой по снегу.

— Понял, — улыбается Завьянов, подмигивает малышке и покупает слойки: одну с вишней, одну с яблоком. Отдает пакет Василисе.

— Спасибо, — малышка стаскивает зубами варежку, достает свою вкусняшку, кусает и тут же пачкает пальцы вытекшим джемом.

— Пойдем, котенок. А то мы не уедем с тобой. Антон Сергеевич, деньги за булочки я вам завтра занесу или передам с кем-нибудь, — обхожу его по дуге, чтобы не соприкасаться даже одеждой. В животе все еще ноет. От спазма начинает подташнивать. И ноги опять не хотят передвигаться.

— Снежана! — рычит он. Догоняет. Ловит меня за локоть и разворачивает к себе. — Давай поговорим, — выдыхает.

Василиса молчит. Только поглядывает из-под сползшей на глаза шапки на двух взрослых, испепеляющих друг друга взглядами.

— Нам не о чем с вами разговаривать, господин Завьянов, — стараюсь говорить так, чтобы не дрожал голос. Выходит не очень убедительно.

— Ты не права. И я был не прав, — проводит рукой по волосам. — Но я правда могу все объяснить. Пожалуйста, Снеж, — на мгновение возвращается тот самый Антон с теплым и очень искренним взглядом.

— Простите, но у меня аллергия на состоятельных лживых мужчин. До свидания.

— Я поэтому и не сказал, Снеж! — кричит он мне в спину привлекая внимание прохожих. Я тяну Василису за руку на остановку. Забиваюсь в угол под навес, скрываясь за толпой жаждущих попасть домой.

— Вы поругались? — шёпотом спрашивает дочка.

— Ну что ты, котенок, — поправляю ей шапку.

— Тогда почему ты не захотела с ним поговорить? Он тебя обидел? — не отстает она. — Он же хороший, — грустно опускает голову и смотрит на свои сапожки.