Хвойный лесок ещё тонул в густых предрассветных сумерках, когда Дмитро растолкал скукожившегося приятеля:

– Василь, вставай, хватит отлёживаться. Тут где-то недалеко село вроде должно быть. Розвадив, кажется… Проберёмся туда тихонько, неужто ни в одной хате схрон какой-нибудь не найдём? Мир не без добрых людей… Пойдём, друже, некогда, надо скорей ховаться…

Только в селе беглецов уже ждали «добрые люди».

До смерти напуганный местный священник отец Киндий потом, уже в зале суда, рассказывал:

«Первого декабря, где-то часов в одиннадцать, я увидел, как множество людей, кто в одних сорочках, кто тепло одетый, бежали полем по направлению к лесу. Заинтригованный, я двинулся за ними и услышал крики: „Разбойники! Держи!” Сначала я подумал, что загоняют дикого зверя, которого в этой стороне немало водится. Но через какое-то время услышал крики: „Бей! Стреляй!” На околице услышал выстрелы. Затем раздались голоса: „У них уже нет патронов, но всё равно давай осторожно!” От волнения я не мог бежать, приотстал. С пригорка увидел лежащего человека… Его топтали люди. Я подбежал и стал просить, чтобы его не били. На расстоянии каких-то тридцати шагов я увидел другого, который тоже лежал на земле. И его тоже били. Я не знал, кого спасать. Слышались голоса, что их суд освободит, а они потом спалят село, а потому их нужно убить. Я, как священник, не мог этого допустить. Попробовал отобрать у людей колья, но люди были возбуждены так, что готовы были и на меня наброситься. Наконец один из лежавших пришёл в себя и поднялся. Это был молодой высокий мужчина. Я закричал, чтобы и второго прекратили бить. Спустя какое-то время встал и второй. Оба они были избиты, по лицу каждого сочилась кровь. Они прижимались друг к другу, а толпа их окружала.

И произошло то, чего я ещё никогда в жизни не видел: один взял другого за руку. Они стояли на пригорке, возвышаясь над людскими головами. Тогда тот, более рослый, произнёс: „Мы являемся членами украинской организации. Мы погибаем за Украину. Если вы будете так воевать, то и Украины никогда не будете иметь”. Так как они стояли рядом со мной, я услышал, как один другому прошептал: „Теперь поцелуемся на прощание!” Они расцеловались.

Я умею держать себя в руках. Но та минута, когда вокруг стояли люди с кольями, а эти – на холме, напомнила мне, что так, наверное, было и тогда, когда на Голгофе распинали Христа. Люди наклонили головы и не знали, что делать. А тем временем подоспела полиция и их забрала…»

Скорый суд над боевиками состоялся во Львове в конце декабря. Данилишина и Бил аса приговорили к смертной казни. Такой же приговор был вынесен ещё одному уцелевшему участнику «экса» – Маркияну Жураковскому, но президент Польши великодушно заменил ему высшую меру пятнадцатилетним тюремным заключением. Судьба прочих участников группы осталась неизвестной.

На следующий день после вынесения приговора, в 6 часов 30 минут утра, Дмитро и Василь были повешены во дворе печально знаменитой львовской тюрьмы Бригидки. Присутствующие на казни адвокаты потом рассказывали, что последними словами Данилишина, всходившего на эшафот, были: «Мне очень жаль, что я не смогу ещё раз умереть за Украину!» Василь Билас успел лишь выкрикнуть: «Да здравствует Укр…»

В этот день во всех львовских церквях, во многих галичанских селах печально звенели церковные колокола, повсюду шли поминальные службы. Полиция не вмешивалась, опасаясь стихийных бунтов угрюмых мужиков и гнева совсем уж непредсказуемых баб. Ну их к бесу, это же «вуйки