Годы прошли, а она, будто застарелая заноза: сидела себе спокойно, я научился с ней жить и не обращать внимания, но только случайно зацепил – и понеслось. Да так, что удержаться невозможно.

– Твоя задача сейчас, ба, – выздоравливать, вставать на ноги и не думать о плохом. Всё остальное будет обязательно, – ободряю я свою креативную старушку.

У неё волосы до сих пор красные. Жаль, нет возможности ей свои браслетики напялить да побрякушки, но, я уверен, это вопрос времени. Поставлю её на ноги – и жизнь наладится.

– Обещаешь? – сверлит она меня орлиным взором.

Это опасно: бабуля приободрилась, и пока изображает слабую беспомощную ангелицу, у неё есть возможность всеми когтями вцепиться в намеченную жертву.

Конечно, я взрослый, сильный, самодостаточный. Я мужчина, чёрт побери. Но перед баб Алей пасую, потому что если кому и нужна сейчас надежда, то это ей. Можно посулить, и бессмертный боевой дух, что живёт в её тщедушном теле, способен сотворить чудо.

– Обещаю, – произношу твёрдо, понимая, что это ловушка, в которую я вступил добровольно, – но при одном условии: ты слушаешь врача, выполняешь все предписания, не спешишь вскакивать с койки и прыгать, как привыкла, соблюдаешь режим и радуешься жизни. Словом, выздоравливаешь. И пусть на выздоровление уйдёт столько времени, сколько нужно. Иначе никаких правнуков, понимаешь? Нам нужна крепкая, здоровая, энергичная бабушка, способная детишек на руках удержать и бегать за ними вслед, если придётся.

– Интриган! – шлёпает она меня по тыльной стороне ладони. Легонько, но этот жест несёт в себе её настроение. – Я и не собиралась капризничать! Хоть с внуками, хоть без, я встану на ноги и буду танцевать, вот увидишь!

В этом она вся. Но то, что у неё глаз горит, меня радует. В груди тепло становится.

– Договорились, – целую я её в щёку и поднимаюсь. – А теперь мне пора, приду завтра.

– Иди, иди, внучок. У тебя тоже дел невпроворот, – бормочет она ласково, а я так и вижу, как мягко смыкаются смертельно опасные челюсти. – И учти: попробуешь меня надуть, подсунуть какую-нибудь куклу-актрисульку, я пойму, и тогда тебе несдобровать! Нам нужна хорошая, умная, светлая девочка, которая будет тебя любить и родит тебе детишек. На всё остальное я не поведусь, так и знай!

– Устроишь конкурсный отбор? – кривлю губы в не очень весёлой ухмылке.

– А хоть бы и так! – если б могла, она б сейчас с койки вскочила и руки в боки упёрла, но пока ей это недоступно, она блистает другими своими достоинствами. – А то знаю я тебя, Богдан! Отпугнёшь всех нормальных девушек! Ты уж прости, но у тебя ни вкуса нормального, ни такта, ни контакта. Ты только запугивать да рычать умеешь, никакой обходительности.

Это она за Соню мстит. Я, между прочим, извинился и цветы подарил.

– Ты вначале всё впечатление испортишь, а потом пытаешься загладить вину, а это всё равно что убить, а потом сказать: ну, извини!

Бабушка вошла в раж. Что греха таить: такой она нравилась мне больше, а вот слова её – не очень по душе. Тем более, что она знала меня лучше других и описала моё поведение в двух словах слишком красочно и наглядно, чем ещё больше испортила мне настроение.

Я помрачнел. С Илоной тоже так получилось. Точнее, ещё хуже, чем с Соней. Я и обидел её, и… повёл себя недостойно, неадекватно, возмутительно. А прощения попросил, да.

– Постараюсь не портить впечатление, – пообещал я бабуле и вышел из вип-палаты. Накрывало ощущение, словно голыми руками вагон разгрузил. Много-много тонн чего-то не очень приятного. Хотя, если много тонн, то даже самое приятное осточертеет.