С двух лет я растил этого сорванца, полюбил как родного. А после неожиданной болезни Сони полностью взял на себя заботы о парне. У него были лучшие репетиторы, лучшая гимназия в городе и высшие награды за достижения. Малой меня никогда не разочаровывал. И пусть я всегда много работал, Давид не роптал. Он всегда находил время и для учёбы, и для развлечений. И это я виноват в том, что за глобальным проектом нашей компании не заметил, как парень влюбился, как слетел с катушек, помешавшись на девке. Был бы его биологическим отцом, то с уверенностью бы сказал – моя копия. Но, увы.

Давид был сыном моего армейского друга. Нас связала очень крепкая мужская дружба. Он стал моим наставником, помог стать твёрже и увереннее в себе. Мы многое с ним прошли. И я гордился тем, что имею такого товарища.

После армейской службы, Виктор остался в части, его манила к себе война, горячие точки, а позже – служба в полиции. Он слишком рано женился, наигрался в семейную жизнь, развёлся. Но попав в бандитскую перестрелку, был серьёзно ранен и взял с меня слово заботиться о сыне, как о крестнике. Я клятвенно обещал, что не брошу мальца, что сделаю всё, что от меня зависит. Друг умер с верой в то, что его семье ничего не угрожает.

Но вышло всё по-другому. Я не ожидал того, как резко изменится моя жизнь, когда я увижу, а позже проникнусь теплом к семье друга. Давид стал мне сыном. Сонька тоже неожиданно стала для меня той женщиной, которую не хотелось выпускать из кровати день и ночь. Я долго охотился за её аппетитной задницей, прикрываясь встречами с пацаном. Только в этом она никогда не смела мне отказывать. Бывшего она давно не любила, но уважала за героизм. Мне даже казалось, что я совершенно не в её вкусе. Это позже узнал, что она старалась не окунаться с головой в отношения, которые причиняют боль. Она боялась остаться одна. В очередной раз с разбитым сердцем.

Долго я метался. Но однажды болезнь Давида предрешила нашу дальнейшую жизнь. Соню пришлось едва ли не силой загребать к себе домой, когда с воспалением слег мелкий Давид. Она и сама была на грани от переутомления. Она очень и очень заботливая мать. Мне это в ней безумно нравилось. Забрал их к себе домой, так и прижилась Сонька у меня. Больше не пыталась строить из себя сильную даму. Любил эту стерву до одури, любил каждую клеточку этой женщины. А четыре года назад сдыхал на кладбище, когда она сгорела за полгода, оставив на моём попечении пятнадцатилетнего подростка. Полгода я был не в себе. Родители поддержали, пацан тянулся. И я смог выплыть на поверхность, вдохнуть полной грудью и двигаться дальше.

- Давид в коме, сейчас же в больницу. С этой сукой сам знаешь, что делать. Никогда больше чтобы её не видел, пусть живёт…

8. 8 глава

Камаев

А потом была очередная пытка. Которую я провалил с треском. Я рыдал в светлой палате больницы, стоя на коленях у кровати, держа похолодевшую руку сына своими не менее холодными руками. Я едва успел ворваться в стены медицинского учреждения, едва успел увидеть его последние попытки держаться на плаву, а потом монотонный звук аппарата оповестил о том, что Давида не стало. Его не стало!

Смутно помню те полчаса после. Именно: после. Потому что тогда меня словно не существовало в мире живых. Я хотел, чтобы меня никто не трогал. Чтобы ко мне никто не прикасался. Мне просто ничего не нужно было.

Меня приводили в чувство долго и настойчиво. Я несколько раз срывался с кушетки, резко садился, словно проснувшись от жуткого сна, и спрашивал о сыне. Думал, что всё случившееся просто какой-то банальный, дикий, но слишком реалистичный сон. Нет, не сон. Это грёбанная реальность, которая затянула меня в чёрные сети отчаяния и мрака. Когда видел в глазах медсестры сожаление – вновь проваливался в темноту, из которой не хотел выбираться. Там было легче. Даже не так: там ничего не было. Вообще.