Вырвав руку, я толкаю его в грудь. Еще и еще, выплескивая свою ярость. От каждого тычка Рэм только пошатывается, но с места не сходит. Он сверлит меня взглядом, и это бесит меня еще больше.

Какого черта он такой спокойный?

Смотрит, как на капризного ребенка. Но твою ж мать, даже у капризного ребенка есть предел. И он почти достигнут.

– Человеческое? – вдруг хрипит Рэм и стискивает меня за предплечья. – Куда больше, чем ты думаешь. Только вот ты почему-то это не ценишь.

Он встряхивает меня как куклу, и голова моя запрокидывается, я попадаю в плен злых глаз, и на дне их только льдины. Кажется, кого-то проняло.

Да только вряд ли его заботят мои чувства.

– Если ты так ценишь, то уж лучше бы пренебрегал!

– Ну хватит. Мне надоело! – рявкает Рэм и, опять схватив мою руку, для надежности переплетя пальцы, тащит меня наружу. – Мне на хуй не упало торчать в этом толчке.

– Вали без меня, – я хочу отцепиться, но он слишком силен, и я полощусь за ним как белье на веревке в ветреную погоду.

– Нам надо поговорить, и делать мы будем это не в туалете, – он тараном прет, как ледоколом разрезая толпу студентов, на глазах которых меня волочет, будто нашкодившую собачку.

– А я сказала, что не хочу разговаривать!

Рэм уже вытащил меня на крыльцо, хоть я и торможу каблуками, как могу, рискуя набойками и оставляя черный след на плитке. Он несется огромными шагами, и тяжелая сумка больно хлопает меня по бедру.

– Знаешь, что? – Рэм резко останавливается, и я со всего разбегу влетаю в железобетонную спину, обтянутую черной кожей. – Я хотел по-хорошему, правда…

Я задыхаюсь от такой наглости:

– По-хорошему? Да ты вообще знаешь, что означает это слово?

– Я столько звонил и писал, я таскался на гребаные семейные встречи, я ждал тебя у подъезда… А теперь мне надоело! Будет так, как я скажу!

– Вот как! – я уже кричу, перестав стесняться зевак, обступивших нас и приглушивших свои беседы. – То есть, выходит, ты важнее, чем я?

На секунду лицо Рэма искажает болезненная гримаса.

– Вот об этом нам и надо поговорить.

23. Глава 23. Рэм

Кажется, я ее дожал – Сонька в бешенстве.

Она в одном шаге от того, чтобы перестать следить за словами. Прям огнедышащая. Ее вот-вот прорвет.

– Есть же в тебе хоть что-то человеческое?

Блядь, а вот это больно.

Один раз оступился, да даже не оступился, а накосячил, и все, Соня вычеркивает все хорошее, что между нами было.

Если не говорить про семью, то я, может, лишь с ней и был не скотиной. Только кто-то путает человечность и мягкотелость. У меня вот не никаких иллюзий по поводу Ждановой. Ни хуя она не нежный цветочек. И ничего, меня все устраивает.

А вот Соне с каких-то щей вдруг понадобился какой-то другой Рэм, про которого я знать ничего не знаю. Не существует его в природе.

Жертва нашлась. Она прекрасно осознавала, что делала, когда наждаком по моим нервам гуляла. Не брала трубки. Не отвечала на сообщения.

Это, вообще, что за срань такая: приговорить и не дать оправдаться?

– Человеческое? Куда больше, чем ты думаешь. Только вот ты почему-то это не ценишь, – отвечаю, а Сонька вырывается из рук, но я еще никогда своего не выпускал.

Мы такие, какие есть.

И мы поклялись.

Я свою клятву выполняю. Хуево, ну уж как получается.

В печенках сидят Сонькины выгибоны.

Моя злость наращивает градусы, и я не выдерживаю и встряхиваю эту звезду в попытке достучаться. Но куда там! Вот-вот кинется глаза выцарапывать.

Ее бы темперамент да в другое русло.

Блядь.

Не думать о лишнем, о запретном.

Все бесит. И собственное разжижение мозгов, и Сонино упрямство.