Ему не впервой загибать кого-то за гардеробной или вафлить готовую на все девчонку в раздевалке спортзала. Что он прицепился? Жить не дает.

В ушах все сильнее шумит кровь, а сухие глаза печет, будто я ревела трое суток напролет. В горле такой ком, что все попытки Рэма спровоцировать меня на продолжение ругачки проваливаются. Я просто не в состоянии разговаривать.

И чем дальше, тем хуже.

Я ловлю себя на том, что уже накрутилась до нервного срыва. Любое неосторожное слово в мой адрес, и меня понесет.

Поэтому, как только звенит звонок, я, не вступая в бесполезную полемику с Рэмом, сваливаю из поточной. Сейчас у меня окно, и все, чего я хочу, просто куда-то забиться, чтобы взять себя в руки.

Не оборачиваюсь, но все равно чувствую, что Рэм идет за мной.

Боже. На что я вообще надеялась? Что он из уважения или во имя прошлой дружбы благородно оставит меня в покое? Наивная чукотская девочка, блин.

Меняю первоначальный план отсидеться в библиотеке и сворачиваю к женскому туалету.

Прополоскав рот водой из рукомойника, я забиваюсь у окна, наполовину заклеенного пленкой, кое-где уже ободранной, и ковыряю ее так же, как ковыряю свои раны.

Надо успокоиться. Он не стоит моих слез, я и так много их пролила.

Стою под хлопанье дверей кабинок и надеюсь, что никто знакомый не зайдет и не начнет со мной разговор. Я вполне уверена, что Рэм караулит снаружи, но на сколько хватит его терпения? Ну, пять минут, ну, десять. Хорошо, может, полчаса проторчит. Я для верности дождусь середины пары и потом уйду.

Пиликает мобильник.

Сообщение от Дениса.

Даже открывать не буду. Пошли эти козлы куда подальше.

Оставшиеся в туалете девчонки, услышав звонок, бодро шуршат на выход со смешками и хихиканьем. Зависть. У меня день испоганен напрочь.

Я радуюсь тишине, когда все рассасываются, но, увы, недолго.

Звук растягиваемой пружины, сопровождающей открывание двери, снова бьет по нервам. Господи, я превращаюсь в истеричку.

Рука, опустившаяся на плечо, заставляет меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я встречаюсь глазами с тем, кого видеть совершенно не желаю. Мне кажется, я ясно дала это понять, но Рэма вообще мало волнуют чужие желания.

– Ты охренел? – спрашиваю, когда до меня доходит, куда он зашел. – Ты совсем кукухой поехал?

– Если у тебя нет здесь дел насущнее, чем стоять у окошка, не вижу смысла тут торчать.

– Теперь-то да, – огрызаюсь я. – Теперь никакого. До этого я тут стояла, чтобы тебя не видеть. Но ты у нас и из любого унитаза вылезешь, так? Каждой бочке затычка? Ты и в кабинку бы заглянул?

Рэм прищуривается:

– Надо было бы, заглянул бы. Что я там не видел?

– Ну ты и козел, – выплевываю я. – Чего ты добиваешься?

– Пойдем поговорим, пока не пропахли местным амбре, – Рэм берет меня за руку, и ее словно покалывает от электрических вспышек, а сердце пропускает удар.

Это злит меня похлеще, чем скотское поведение Рэма в машине.

– Какие мы нежные, тебя сюда не звали. Хотя что это я? Я тебя и домой не приглашала, и вчера не хотела уходить с тобой из бара… Но ведь тебе нет дела? Да?

– Нам надо поговорить, Соня, – он тянет меня за руку, а я упираюсь. – Не пойдешь ногами, я отнесу. Мне не впервой.

– Вот. Я об этом. Прешь напролом, растаптывая все на своем пути.

В носу начинает подозрительно свербеть, глаза тоже щиплет.

Нет. Не доставлю ему такого удовольствия. Я не заплачу.

– Сонь.

Рука на моем запястье сжимается крепче, в голосе Рэма прорезаются угрожающие нотки. Да он охренел!

– Иди, куда хочешь! Просто оставь меня в покое, ради бога! – взрываюсь я. – Есть же в тебе хоть что-то человеческое?