Локтем включаю свет в ванной и втаскиваю туда Соньку.

То ли она еще не проснулась все-таки, то ли не верит, что хана пришла, но сопротивление мне оказывается не очень серьезное.

А ведь я учил. Учил, как отбиваться от Денисок.

Надо будет потом закрепить.

А то все эти елозенья больше похожи на заигрывания.

– Ты! Отвали! – извивается Соня, прижатая мной животом к раковине, не догадываясь, что лучше бы ей сейчас вообще не шевелиться. Каждое ее провокационное движение отзывается во мне совсем однозначно.

Меня нездорово плющит от ощущения гибкой силы ее нежного тела под свободной футболкой. Ее ведь ничего не стоит задрать. Ничего не стоит сдвинуть кружевную полосочку, очень ненадежно закрывающую… Блядь, да достаточно одного вжика молнии и пары секунд, и можно начать подчинять Соню.

Но нельзя.

Где-то на заднем плане сознания верещит сигналка, что Жданова может быть еще девочкой, а еще, что моя цель вовсе не натянуть подругу на каменный стояк и не выбить из нее сладкие мягкие стоны. Например, как те, какие она издает, когда разминаешь ей пальцы ног.

От воспоминания об этих непристойных звуках я получаю оглушающий удар. Кровь проносится по венам обжигающей волной, как цунами, накрывая с головой так, что слышно только стук собственного черного сердца. Член впивается в ширинку, и я со зла на последних волевых дергаю рычажок смесителя, открывая воду.

Она холодная. Зашибись. То, что нужно.

Но Соньке, теплолюбивой змее, не нравится.

Стоит мне набрать горсть воды и плеснуть ей в лицо, она верещит:

– Пусти, идиот!

И дрыгается, елозя круглой попкой у меня в паху и сводя меня с ума.

Не чует, что ли, что сейчас наступит локальный конец света?

– Ты не имеешь право!

– Ошибаешься, Соня! У меня есть все права. И ты будешь слушаться…

Да, Сонечка. Будем дружить. Гоню из воображения картины того, что я готов сделать с заразой, если она опять доверчиво подсунет свои ножки с жалобой: «Туфли адские».

Ничего, уж как-нибудь. Лишь бы была на глазах и под боком.

А с желанием Соню ласково придушить, толкаясь в нее совсем неласково, я справлюсь.

– Упырь! – ругается Жданова, пытаясь укусить меня за ладонь, которой я ее умываю.

Это уже второй раз за два дня.

Сначала шея, теперь рука.

Блядь, это что? Она реально не понимает, что так делать нельзя!

Или она привыкла парней кусать?

И ждала на утренний кофе Дениску с голой задницей?

Резко разворачиваю Соню к себе, чтобы доступно ей объяснить, что нехер, но мир, испытывая меня на прочность, подкладывает жирную свинью.

Сонька хватает ртом воздух, а я не могу не представлять, как это – смять нежные губы своими, впиться с нежное горло, оставляя засос. Ворот футболки, да и не только он, намокает, выставляя дразнящие соски.

Крышесносный вид.

Влажный сон мальчика-подростка.

По моей личной шкале – сто из ста.

Даже сквозь ткань тонкая талия опаляет мне ладони запретным «нельзя».

Это Соня. Нельзя. Табу.

Ну почему эта заноза не может быть, как раньше? Хотя бы как в пятнадцать, когда я строго ей выговаривал, что парням только одно и надо, и нужно держаться от них подальше.

Тогда Соня меня слушала.

Не танцевала в объятьях ушлепков, не поила их кофе, и я не знал, какое белье она предпочитает.

Эти мысли молниями бьют в не очень хорошо работающий мозг.

И почти помогают прийти в себя, но только я по-прежнему не могу отвести взгляда от вздымающейся груди.

Усилием воли отрываюсь от заманчивых мягкий полушарий, облепленных мокрой тканью и смотрю в злющее лицо Сони. А она набирает воздуха в легких, чтобы обложить меня в своей манере, да только перед этим дьяволица слизывает с губ капли воды.