Наконец, рано утром, двадцатого декабря 1907 года, в пять тридцать, подавляющим большинством мы, сонные и уставшие, приняли Конституцию. Четыреста два голоса за, сорок один против. Каждого заставил лично подписаться на огромном листе-приложении. Те, кто против, тоже. Страна должна знать своих героев!

Собрав все документы, я помчался в редакцию «Слова». Там тоже не ложились спать – ждали. Точнее попытался помчаться. Дорогу из приемной мне преградила Елена.

– Ты?! – я обалдело уставился на эсерку, которая была одета под мещанку. Простенькое, серое платье, замызганный полушубок. На голове – цветной платок.

– Я! Специально приехала посмотреть, правда ли?

– Что правда?.. – я затащил Елену внутрь, захлопнул дверь. – С кем Алексей?

– Мальчик с Распоповым, учится играть в чижика… – девушка достала из кармана часики, посмотрела на них. – Точнее, учился. Сейчас спит.

– Ты должна быть с цесаревичем! – прошипел я ей в лицо. – Ты что творишь?!

– Это что ты творишь?? – прошипела в ответ эсерка. – Взял себе Танееву в любовницы и думаешь, я не узнаю?! Где она?

Елена пробежалась по приемной, зашла в кабинет.

– Окстись! Шесть утра! Анна устроилась ко мне секретарем. Я ей обещал помочь, когда жил во дворце…

Какой дурдом! Страна входит в эпохальный период, я везу публиковать важнейший после «Русской правды» документ в истории России, а тут Елена с ревнивыми бреднями.

– А это? Это что? – девушка кидает на стол номер «Кабацкого листка», низкопробной желтой газеты. В ней целая статья посвящена персонально мне. И Танеевой. Ее называют госпожа Т. Журналист прямо намекает, что старец соблазнил и увел прямо из-под венца фрейлину двора. Скандал!

А ведь я даже не прикоснулся к Анечке. Хотя та и намекала. Во дворце зашла в мои покои полураздетой, спрашивала, не надо ли чем помочь. Но я работал над правками к Конституции – мне было не до утех. А теперь обидно. Так хотя бы за дело полоскали.

– Ложь! От начала до конца, – отмел я подозрения Елены. – Ничего промеж нас с Танеевой не было! Богом клянусь!

Я перекрестился. После чего взял икону из красного угла, поцеловал.

– Ну, раз так… – эсерка в удивлении покачала головой.

– Елена Александровна! – я умоляюще сложил руки. – Езжай обратно! Завтра вам возвращать Алексея. Кстати, мальчик сможет вас опознать?

– Нет. Как ты и велел, мы надевали на лица шелковые маски. И ему тоже – вроде как игра.

– Тогда срочно езжай назад. Как только все будет готово, дай знать.

По пустым утренним улицам я почти мгновенно домчался до редакции «Слова», текст Конституции тут же начали заверстывать.

– Эпохально! Я прямо поверить не могу… – Перцов прыгал от счастья и даже позвал Адира сфотографировать сначала меня, а потом себя с листами Основного закона. – Мы считай вошли в историю! Да что вошли… Вбежали!

Ага… Как бы нас за такое из истории не вынесли. Вперед ногами.

– …никто не ожидал. Месяца не прошло, как его императорское величество вновь наотрез отказался от Конституции – и тут вдруг такие перемены. – Перцов продолжал фонтанировать эмоциями. – Григорий Ефимович, вы не знаете, что случилось?

Киднепинг будущего русского царя. Я очень надеялся, что благодаря моим усилиям Ипатьевского дома в этой истории не случится, и мы с Алексеем и княжнами отделались малой кровью.

– Царь внял чаяниям народа. И моим молитвам… – я тяжело вздохнул. – Но уверенности, что до конца – нет. Павел Петрович, вели подверстать внизу передовицы объявление.

– Какое?

– Сегодня с обеда и все следующие дни на Дворцовой площади мы будем славить царя.

– Дельно! Сейчас же распоряжусь.