– Я бы в библиотеку сбегала, – сказала Зося. – Еще вчера новые книги пришли. Посмотреть интересно.

Глаза Зоси алчно поблескивали.

– А ты тут полежишь, – попросила она, – так славненько. Ладно, Август?

Для здоровья она обкусывала капустную кочерыжку, не доеденную Тутушкой. В основном она питалась тем немногим, чего не доедали дети.

– Ладно, – сказал Штуб, – иди спокойно, я полежу. Снимай пенки со своей библиотеки. Но если возможно, не зачитывайся до вечера.

– Ты остришь? – спросила Зося.

Она ушла, длинно зазвонил телефон. Штубу дали Курск. Платон Земсков или его однофамилец (Штуб улыбнулся сердито) находится тут, в районном доме инвалидов Отечественной войны, в каком именно – не уточнено.

– А уточнить – вы больные? – осведомился Штуб.

Слышимость была плохая, из Курска кричали:

– Вас слушают. Але, але!

– А сестра Земскова где? – заорал Штуб. – С ним?

Попозже слышимость стала получше, но товарищ, который был «в курсе», уже ушел. Тот, что сейчас взял трубку, посоветовал лучше прислать своего представителя.

– Ждите, приедет! – сообщил Август Янович.

Выпив принесенный Зосей чай и съев ради болезни бутербродик с «детским» салом, Штуб, кряхтя, занялся открыванием дверей. Сначала принесли газеты, потом тетка, поперек себя толще, явилась с молоком, и Штуб не знал, сколько взять на сегодня. После явились из «Электротока», а ребро болело, и даже голова кружилась от бессонной ночи. Наконец явился Терещенко, и теперь уже он открыл дверь Сереже Колокольцеву, с которым Штуб и заперся в своей комнате. Говорили они долго.

– Это откладывать нельзя, – сказал Штуб, когда Сережа встал. – Сейчас же займитесь Окаемовой, только аккуратно, не пугая ничем старуху. Пусть поймет сразу, что дело касается помощи советским патриотам, а не репрессий. И нынче же – в Курск. С Бодростиным я говорил, он даже рад, что от него эта история уходит. Что касается до Устименко Аглаи Петровны, то я лично убежден, Сергей, что не могла она переметнуться к фашистам.

– Ясно, товарищ полковник, – блестя глазами, сказал Колокольцев. – Значит, сейчас я и приступлю, с ходу!

– Приступайте, Сережа.

– Бой будет?

– А непременно, – допивая простывший чай, сказал Штуб. – По всем статьям – бою быть. Помните беседу нашу в гараже о Дзержинском?

– Насчет карающего меча?

– Точно. Так ведь и поныне многие полагают, что мы только карающий меч. А мы пошире, поемче, поухватистее. Несправедливости – тоже наше дело, чтобы их ликвидировать и виновников дискредитации Советской власти покарать. Потому что каждая история с невинно осужденным кладет пятно на нашу власть.

– А в этой истории кто невинно осужденный?

– Да хотя бы Постников. Ему вроде памятник поставить нужно, а он у нас в изменниках ходит. Ведь каждый изменник – это очко в пользу противника. А герой, да еще одиночка, никем не поддержанный, ни с кем не связанный, герой погибший, нам, живым, оказывает помощь и поддержку.

– Ясно, – сказал Колокольцев. – Значит, разрешите мне нынче же в Курск и поехать?

Он поднялся, высокий, гибкий, стройный.

– Желаю удачи, – сказал Штуб, как говорил когда-то на войне, на их войне без фронта, провожая своего связного. – Желаю удачи, Сережа.

Было слышно, как хлопнула дверь. Штуб закрыл глаза – поспать. Но заснуть ему не удалось – явился громоздкий Терещенко, покашлял на пороге.

– У меня кум телку забил, – сказал он вежливым голосом. – Желаете – заднюю часть возьмем, рассчитаемся после получки. И на котлетки пойдет, и кусочками поджарить можно, и щи мясные сварить…

Терещенко очень беспокоился о своем питании и не ушел, пока не убедил комиссара в выгодности затеянного им предприятия. А потом до самого возвращения девочек из школы Штуб спал и видел во сне то же, что всегда, – низкую мастерскую на Адольф-Гитлерштрассе…