Понемножку возле поврежденных машин собралось несколько запоздалых зевак, среди которых были, как всегда, и знающие. Уже и Варвару назвали «бандиткой за рулем» – она все торчала возле машины Штуба.

– Ребра мне поломала, наверное, идиотка, – сказал полковник сердито. – Ты вот слева пощупай, Терещенко, не повернуться никак, зажало…

– Ниже, товарищ полковник.

– Сломано?

– Та вроде торчит…

– Торчит! – часто дыша, проговорил Штуб. – Наш драндулет-то может сдвинуться?

– Товарищ начальник, – жалостно произнесла Варвара, – вам нужно сейчас к доктору…

– Закрой дверь с той стороны, – велел ей полковник, – сейчас же закрой.

А пока она закрывала, Терещенко ей сказал гробовым голосом:

– Ну, шестнадцать сорок, помянешь меня за товарища Штуба. Будет тебе желтая жизнь.

«В самого Штуба впоролись!» – не без страха отметила про себя Варвара и окончательно поняла, что негодяй Яковец теперь без ее помощи пропадет окончательно и что она должна «стоять насмерть».

– Я вела машину, – вернувшись к своему грузовику, негромко, но раздельно и внятно, чтобы вбить ему, Яковцу, свой замысел в голову, сказала она, просунувшись в кабину. – Я – запомнил? Вы мне баранку, разумеется, не давали, но я самовольно перехватила еще у Дома крестьянина. Не могли же вы силой меня оттащить. Понятно? Ясно? Все запомнили?

– Как бы не вы, так известно, ничего не было бы, – подлым голосом сказал Яковец, – катил бы себе в Каменку, посвистывал. Нет, забери меня, – передразнил он Варвару, – ровно в семь жду. Вот – дождались!

– Негодяй и к тому же болван, – словно опомнившись, выругалась она, – но теперь ей обратного хода не было. – Я вас выручить хочу, а вы еще фордыбачитесь…

И вновь, сквозь зубы от отвращения к нему, она стала повторять свою версию, не слыша и не понимая собственных слов, слыша только, как не может сдвинуться своим ходом «Опель», как что-то ревет в его моторе и, захлебнувшись, смолкает.

– Дети мои, дети, – вдруг заплакав, сказал Яковец, – за что вы страдаете?

Выпив, Яковец всегда становился слезливым.

Варвара увидела, как Терещенко, выставив вперед длинные ноги, выскочил из-за баранки и побежал по улице Ленина наверх, к зданию МГБ. Тогда Варвара еще раз оказалась возле «Опеля», открыла дверку со стороны водителя, втиснулась коленками под стойку рулевой баранки и, заглядывая в белое лицо Штуба, пытаясь увидеть его глаза, горячо заговорила:

– Товарищ Штуб, пожалуйста, послушайте и ответьте. Нынче сюда приехал отличный доктор, травматолог, хирург, некто Устименко. Он тут рядом живет, за углом. Я из аптеки позвоню, и он придет.

Она дрожала от волнения и от своей низости, двуличия, оттого, что нашла в себе силы воспользоваться таким случаем, чтобы все-таки его увидеть. Несмотря ни на что, вопреки всему.

– Проваливали бы вы отсюда с вашей чуткостью, – с трудом ответил ей Штуб. – Убирайтесь!

Но она уже не могла отказаться от своей идеи. И не потому, что хотела увидеть Володю, это была неправда, в этом она только себя заподозрила, как всегда подозревала себя в дурном. Просто уж так сложилась ее жизнь, что в мгновение ужаса за человека в ней, в душе ее всегда неотступно жила мысль, что существует один, самый умный, самый надежный, самый умелый и находчивый, который, конечно, спасет. Этим единственным был Устименко. И, несмотря на грубые слова Штуба, Варвара позвонила из аптеки сонному и пьяноватому Женьке.

– Женюрчик, – быстро и деловито сказала она, – Женюрчик, котик, мне нужен доктор Устименко. Он у вас?

– Сумасшедшая, – ответил Женька, – мишугине, ты соображаешь, сколько времени?