– Это кто же? – быстро и вдруг хмуро спросил Золотухин.

– Постников Иван Дмитриевич, – как ни в чем не бывало продолжал Устименко. – Меня уже даже сейчас успели предупредить, но я не верю и верить не хочу. Так вот, Иван Дмитриевич – замечательнейший онколог – такими словами незадолго до войны выразился: «Конечно, – сказал, – ухо, горло нос – это и гайморитики, и ангиночки, и аденоиды, и воспаление среднего уха, и даже чудеса с ликвидацией глухоты посредством удаления серной пробки, – совсем не обязательно онкология. Но я почему онкологию избрал? Потому, что насморк, например, лечат семь дней, но в семь дней насморк и без лечения излечивается. Так что можно считать, насморк практически неизлечим. Что же касается до раковой болезни, то статистика моя, – говорил Постников, – если и не оптимистическая, то обнадеживающая, и могу я заявить ответственно – раковая болезнь излечима…»

Золотухин молчал.

– Вы это о ком? – просунувшись между ним и Устименкой, поинтересовался Евгений Родионович.

– О Постникове, – отрезал Владимир Афанасьевич. – Помнишь нашего Постникова?

Евгений, разумеется, не помнил. И даже испуганно не помнил.

– Так, – наконец вздохнул Золотухин. – Но только в институте, где мой Сашка находится, нам ничего не говорят. Ни туда ни сюда. Я же сам совершенно среди книг запутался. Все читаю о раке, совсем голова кругом пошла.

– А вы бросьте! – посоветовал Устименко. – Вы вашего Александра сюда привезите из клиники. Ко мне днями замечательный доктор приедет, здешний старожил – Богословский Николай Евгеньевич. На него вполне можно положиться. Как себя ваш Саша субъективно чувствует?

– Да смеется! – воскликнул Золотухин. – Не верит! «Я, – говорит, – войну протопал, какой такой может быть канцер в моем возрасте?» Смеется и домой просится. Он же к экзаменам абсолютно готов…

Золотухин налил себе подряд две рюмки водки, выпил, не глядя на Устименку, и добавил:

– Старший, Николай, в сорок четвертом в авиации разбился. Так что он у нас один. Вы представляете – мать как?

– Привезите! – решительно сказал Устименко. И, нарочно встретившись глазами с Золотухиным, прибавил: – Скорее везите, не откладывайте! Медлить не следует. Но и считать, что все в полном порядке, тоже не советую. Понимаете?

– Понимаю, – с готовностью ответил Золотухин. – Понимаю. Сейчас, пожалуй, и позвоню жене, не откладывая. А? Отсюда позвоню…

Он выбрался из-за стола – здоровенный, широкоплечий, тяжелый, на его место пересел Родион Мефодиевич, спросил шепотом, напрягшись:

– Про тетку Аглаю – ничего?

– Ничего, абсолютно, – ответил Устименко.

– Как считаешь – погибла?

– Не могу себе этого представить.

– Нужно тут пошуровать, поискать следы. Может, кто что и знает?

– Евгений толкует – искал.

– Этот найдет, как же! – с раздражением буркнул адмирал. – Тут самим надо без передышки…

За столом уже так расшумелись, что трудно было разговаривать. Какой-то плосколицый, ослабевший от спиртного, стал шумно распространяться о своей ненависти к немецкому народу, было слышно, как возмущался он жизнью военнопленных в Унчанске и призывал не кормить немчуру. Степанов, вдруг побурев лицом, спросил:

– А вы в войну в Ташкенте были?

– Нет, в Новосибирске! – крикнул плосколицый.

– То-то оно и видно. Накопленная в вас ярость не реализована, – с неприязненной усмешкой произнес Родион Мефодиевич. – Согласны?

Женька вдруг вызвал Устименку в прихожую. Оказывается, он слышал телефонный разговор Золотухина с женой и пришел в бешенство.

– Ты просто сошел с ума? – спрашивал он Устименку. – Ты понимаешь, что это такое? Зачем нам эта ответственность? Единственный сын! Если они не оперируют, если их консилиум не решается, если…