И тогда, тем утром, я подумал, что если вдруг эта проклятая война когда-нибудь закончится и если вдруг я по какому-то случайному стечению обстоятельств останусь жив, то мне очень, очень долго придется платить по счетам. За каждую жизнь, за каждую капельку крови, за все, что мы здесь наворотили. И платить придется не только за себя, а еще и за многих-многих парней, которые сами уже никогда не смогут заплатить…

– Простите? – Пожилая, хорошо одетая женщина смотрела на меня вопросительно и чуть брезгливо. – С вами все хорошо?

Я стоял, вцепившись обеими руками в скамейку. Скамейка находилась в каком-то парке. Я не понимал, как я сюда попал и где, черт побери, я вообще нахожусь. Костяшки пальцев побелели от напряжения, а левую руку свела судорога. Я еле-еле разлепил пальцы.

– Да… да… спасибо, все хорошо. Извините, если я вас напугал. – Я достаточно жалко улыбнулся. – Я только что получил очень печальное известие.

Дама покивала головой, выражая сочувствие, но в ее глазах было сомнение – такие типы не шляются по Центру без дела. Затем она кивнула, то ли убедившись в своих сомнениях, то ли прощаясь, и быстрым шагом пошла к арке, увитой зеленью. По дороге она несколько раз оглянулась.

Из этой части города нужно было как можно скорее уносить ноги. Я понятия не имел, где нахожусь, но двинулся в сторону, противоположную той, куда пошла женщина.

Сориентировался на местности я сразу, как только вышел из парка, который оказался вовсе не парком, а небольшим сквериком позади муниципалитета. Здесь, под журчанье фонтанов и чириканье птичек, наши государственные мужи отдыхали от трудов праведных и не очень. Удивительно, как меня еще патруль не сцапал. На мое счастье, был тот час, когда чиновники и клерки уже сидят в кабинетах, а богатенькие никчемушники чистят зубы перед сном.

От первоначального маршрута я почти не отклонился и в отключке был, по моим прикидкам, не больше, чем полчаса, но все равно задерживаться здесь не стоило. Кто его знает, что там на уме у той женщины. Поэтому, увидев конный трамвай, я заскочил в него на ходу, сунув кондуктору мелкую монету. Трамвай шел кружным путем, поэтому у меня было достаточно времени, чтобы подумать о произошедшем.

Итак, это опять вернулось. Именно сейчас, когда проблем и без того хватает. Такое со мной уже было после того, как я в мундире, снятом с убитого часового, прошел сквозь посты и навсегда распрощался с войной. Тогда я еще не знал, что война не распрощалась со мной. Первый приступ случился где-то через две недели. В одном из баров я увидел Гусенка. Не помню его настоящего имени. Для всех он всегда был Гусенком из-за неправдоподобно длинной шеи. Он служил в моем отделении и был неплохим солдатом. Я подошел к нему, хлопнул по плечу и сказал:

– Привет, Гусенок.

Он обернулся и растянул губы в щербатой улыбке:

– Привет, Питер. Не чаял тебя увидеть. Говорили, что тебя повесили, – и протянул мне руку.

– Я слышал. – Я стиснул ладонь и вдруг почувствовал, как его рука отделяется от тела.

А улыбка Гусенка становилась все шире и шире:

– Да ты че, Питер, разве не помнишь? Мне ж руки отрубили. В той деревушке возле Ай-Апека. Неужто забыл? – улыбка была неестественно огромной и продолжала разрастаться, а я ошалело смотрел на две его руки, а они извивались, как короткие, толстые змеи. – Ты ж это видел. Вы все это видели. Все видели! И никто из вас не помог! Никто! Сволочи!

Гусенок уже орал во всю мощь легких. Я бросил его руки и закрыл уши. И тогда он начал смеяться. Кожа лопнула, и нижняя челюсть буквально упала на пол, а он этого даже не заметил и продолжал хохотать, а кровь хлестала у него изо рта…