– Трус ты, – сказал Котька. – Если боишься, я один пойду.

В общем, я пошёл с ним всё-таки. И угля мы той ночью набрали целый мешок. Это оказалось легко – воровать у государства уголь. Я стоял на васаре[12], а Котька подбирал его с путей. И никто нас даже не заметил, там всего один сторож был, и он спал. Никакого милицейского патруля мы не видели.

Домой мы возвращались счастливые. Мечтали, как теперь заживём, да как обрадуем маму с бабушкой и Гальгой.

Только они не обрадовались, наоборот. Гальга долго кричала на нас, говорила, что нас могли убить, застрелить из табельного оружия. А мама плакала. А бабушка лежала и улыбалась в потолок, как будто там нарисовано что-то красивое.

Гальга заставила нас поклясться именем отца, что мы никогда больше не пойдём на пути. Я поклялся. И Котька тоже поклялся. Только он пальцы в это время скрестил за спиной, я видел.

А шаровары мне всё-таки потом купили. И кирзухи со скрипом, почти новые, почти моего размера.

Про Таракана я узнал от Котьки. Он сказал:

– Держись от него подальше, усёк?

Я не понял. Какой такой таракан?

– Уголовник, вор-рецидивист. Он в прошлом месяце освободился, теперь на Свердлова околачивается.

Ого! Настоящий уголовник? Особенно мне понравилась его кличка. Я сразу представил себе такого щёголя – длинноного дядю с усами. Они у него тоже длинные и непременно седые. Во рту у рецидивиста папироса-гармошка, а сапоги с подковой и до блеска начищены ваксой.

Красота. Романтика.

Надо будет обязательно познакомиться с Тараканом.

– А почему Таракан?

– Форточник потому что. Домушник.

Я не знал, кто такой форточник.

– Он в любую форточку пролезет. Вскарабкается по вертикальной стенке, и плакали ваши чернобурки. Он сейчас новую шайку сколачивает, из малолеток.

– А ты откуда знаешь?

– Птичка на хвосте принесла, – отрезал Котька. – Увижу, что ты с ним якшаешься, убью.

Таракан оказался маленьким и жутко худым. У него во рту была золотая фикса[13], а передних зубов не хватало. Мне это жутко нравилось. Через свои чёрные дырки он звонко сплевывал густую слюну, а ещё вставлял в них папиросы. Выглядело это красиво! Курил я уже несколько месяцев и почти совсем не кашлял. Мы с Эдькой собирали бычки на улице, Котька про это не знал.

Таракану было лет двадцать, половину из которых он провёл в лагерях. А ещё он здорово играл на гитаре. И пел хриплым голосом про роковую любовь и наганы. Меня к нему привёл Коробка. Он сказал:

– Ты только не дрейфь. Таракан нутром чует, когда дрейфишь. Понял?

Ну да. Только я всё равно дрейфил.

Он сидел на лавке, но не как все обычные люди, а на корточках, поэтому был гораздо выше меня. Хотя я стоял. Сначала я увидел его череп – он отчётливо проступал через коричневую кожу. А потом руки – у него руки были синие, все в наколках. И ещё я сразу заметил тот кинжал. Это был именно кинжал – не нож и не финка, я по рукоятке сразу определил. Она выглядывала из ножен, прикреплённых к толстому ремню, вся была резная и в каких-то камешках.

Таракан поймал мой взгляд.

– Нравится?

Я кивнул. Вообще-то, я хотел ему вслух ответить, но получилось почему-то только кивнуть. А ещё у меня дрожали ноги – я их руками стал придерживать, через карманы.

– Самому нравится, – сказал Таракан. – Старинная вещь, редкая. Мне один авторитет подарил, из бывших царских каторжных.

Я попробовал улыбнуться, чтобы показать ему, как сильно интересуюсь старинными кинжалами. На самом деле, меня интересовало другое: пырнет он меня сейчас или позже. Я вдруг ясно себе представил, что вот прямо через минуту или две он возьмёт меня и пырнёт, и я упаду, и буду умирать в страшных муках. Кричать я, конечно, не стану – что толку кричать, когда ты смертельно ранен? Я буду умирать красиво, от рук рецидивиста, а потом меня похоронят на кладбище и на могиле напишут: