– Ну, я пошёл, – говорю. – У меня дежурство не за горами.

Повернулся я к ним спиной – и иду. Там Эдька меня уже, наверное, заждался. Эдька же не знает, что я тут с этими один. Если бы знал, то…

Они меня схватили за шиворот, и я упал в грязь. Не думал, что они сзади нападут, все втроём. Схватили, значит, и тащат. Думаю, сейчас затащат меня в кусты и побьют. А до субботы – всего два дня осталось, синяки до субботы не пройдут.

Нельзя, чтобы меня побили, никак. А то мама плакать будет, и от Гальги влетит по первое число.

Я задумался, что делать – а кусты уже близко. Уже у забора маячат.

И тогда я заорал.

Я так никогда ещё не орал, ни разу в жизни. Даже когда мне лоб в хирургической зашивали.

– Помогите, – ору, – люди добрые! Спасите!

– Замолчи, – говорит Быдко, – а то ща ка…

– На помощь! Пожар! Горим!

Это меня Гальга научила. На пожар, говорит, быстрей всего люди сбегаются.

– Заткнись, кому сказал, – шипит Быдко.

А я ещё громче:

– Огонь! Пожар! Граждане, давай сюда!

Тут, конечно, все во двор высыпали. Зинаида Георгиевна впереди бежит, с вёдрами, только они у неё пустые.

Ну, детдомовцы глянули на это дело – и дёру дали.

Я встал, штаны отряхнул и жду, когда народ подбежит.

– Где пожар? Что горит? – Зинаида Георгиевна у меня спрашивает. – Покровский, отвечай немедленно!

Хотел я ей сказать, что это Быдко орал – но потом передумал. Быдко за такие дела из нашего детского сада сразу выгонят.

– Зинаида Георгиевна, – говорю, – это была ложная тревога.

– Как это – ложная? – она даже за сердце схватилась.

– Мне показалось. Думал, пожар, а это собаки кошку загнали на дерево. Видите?

– Какие ещё собаки? Что ты мне зубы заговариваешь?

– Извините, Зинаида Георгиевна, я сегодня дежурный. Мне на дежурство пора, – и пошёл себе спокойно на дежурство.

Эдька там уже картошку мыл.

В пятницу мы опять сбежали с Эдькой в госпиталь. У нас в апреле открыли тыловой госпиталь на улице Сизова. Раньше там был клуб железнодорожников, а теперь туда привозят раненых солдат с фронта – на долечивание. Есть-то охота всё время, а они нас кормят. Хлеб дают, кусковой сахар, картошку. Иногда выносят молоко.

Мы у них недавно выступали с концертом, показывали самодеятельность. Детдомовских заставили танец разучить, а мы пели песню «Нас в бой ведёт товарищ Сталин».

Мой личный друг – дядя Сергей Иващенко. Он пехотинец, вернее уже бывший. Пять вражеских танков подорвал собственными руками, у него есть медали. Я видел один раз, когда их для газеты приехали фотографировать. Одна даже «За отвагу». Он раньше жил в деревне, в Белоруссии. У него немцы убили всю семью и дом сожгли. У дяди Сергея Иващенко раньше была семья – жена и сын, как я.

У него одна нога, хотя под халатом это не очень заметно. Только штанина выглядывает на булавке, ходит он на костылях.

Говорит:

– Хорошие вы пацаны, Олежек и Эдька. Люди что надо.

– Откуда вы знаете? – спрашиваю.

Просто я сам пока не знаю, хороший я или какой? Вот Эдька – хороший, понятное дело. А я какой? Дядя Сергей Иващенко меня только четыре раза видел, не считая концерта.

– Знаю и всё, – говорит.

– А как? – я не отстаю.

Мне просто интересно стало, правда.

– Вот вырастешь, поживёшь с моё и поймёшь. Чего я буду рассказывать.

– Расскажите лучше про «Тигров», – поддакивает Эдька.

«Тигры» – новые немецкие танки. Дядя Сергей Иващенко их под Ленинградом гранатами взрывал и сразу после этого к нам попал, в госпиталь.

Он хмурится:

– Рассказывал уже.

– А в атаку идти не страшно? – Эдька не отстает.

– Страшно, да не очень, непонятно отвечает дядя Сергей. – Назад куда страшней улепётывать. На задах-то – заградительный отряд. Есть тут у нас один, с фашистской пулей в спине – лежит, прохлаждается.