— Мы с тобой друг с другом всегда ходим по краю, Вика, — мама пожимает плечами. — Пошли… Пошли… выпьем водички…

— Пойду к моей очаровательной невесте, — разворачиваюсь на пятках, одергивая полы пиджака, — а ты займись гостями. Успокой их. Свадьбе быть.

— Это несерьезно, пап!

Мне нравится этот бардак. Нравится, как Мира взорвала все к чертям. Нравится этот вкус ее губ и ярости. Отменю свадьбу – и игра закончится.

Мне нравится, как бесится моя бывшая жена.

— Кстати, вот свадьбу с твоей мамой не особо-то и помнят, — я оглядываюсь, — а все было так все серьезно.

26. 26

Холодная ручка двери туалета обжигает пальцы. Я врываюсь внутрь, тяжелое платье шуршит и цепляется за косяк, как будто хочет вернуть меня туда, где на глазах у всех Мира поцеловала моего Павла.

Но где он?

Почему Павел не бежит за мной? В ушах все еще стоит оглушительный гул голосов, смешанный с проклятой музыкой и щелчками камер.

— Да как же так,— шепчу я в пустоту уборной, но слышу только собственное прерывистое дыхание. — Это какой-то бред…

Запираюсь в самой дальней кабинке. Сердце колотится так, что кажется, вырвется из-под корсета. Обхватываю голову руками. Фата сползает, цепляясь за бриллиантовые сережки – его подарок на помолвку. Они сейчас кажутся ледяными и чужими.

— Не может быть… — вырывается хриплый шепот. — Не может быть…

Перед глазами – ее лицо. Мира. В этом алом, наглом платье. Ее глаза – не жалкие, не заплаканные, как я ожидала. Холодные. Решительные. И этот поцелуй… Этот долгий, влажный, отвратительный поцелуй прямо на глазах у всех! А Павел… Павел не оттолкнул ее сразу. Он замер. Как идиот!

Жар стыда разливается по лицу, шее, груди. Платье душит. Я чувствую, как трясутся колени под слоями воздушной ткани.

Свадьба… Моя идеальная, дорогая, выверенная до мелочей свадьба… превращена в цирк. В дешевый, пошлый балаган. Все будут говорить не о моем красивом платье, не о банкете, не о нашей любви.

Все будут судачить о бывшей жене. О том, как она поцеловала моего мужа сразу после того, как мы расписались. Как она унизила меня на глазах у моих родителей, его семьи, его партнеров… всех важных гостей.

— Нет… — вырывается у меня сдавленно. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони.

Она же должна была быть тихой лохушкой! Как она посмела?! Как она посмела вот так?!

Мысль, что Павел сейчас должен быть здесь, бьется в висках. Он должен ломиться в дверь, умолять открыть, клясться, что это ничего не значит, что он разберется, выгонит ее. Но за дверью кабинки – тишина.

Где он?

Остался с Мирой?

Я задыхаюсь. Слезы, наконец, подступают, горячие и горькие, скатываются по щекам, оставляя соленый привкус на губах. Я вытираю их тыльной стороной руки, смазывая тушь.

Тук-тук-тук.

Легкий, почти нежный стук в дверь кабинки.

— Павел! — вырывается у меня с надеждой и злостью. — Уйди! Оставь меня! Я не хочу тебя видеть! Никогда!

Но внутри все замирает в ожидании. Его голос. Его оправдания. Его руки, которые должны обнять и успокоить.

— Божена? Это я, Алиса, — доносится из-за двери сладкий, пропитанный фальшивым сочувствием голос. — Открой, милая. Не забивайся тут одна, бедная ты моя… Я рядом…

Злорадство. Я чувствую его сквозь дерево двери моей туалетной кабинки. Оно витает в воздухе, смешиваясь с запахом дезинфектора и моих духов. Она рада. Рада до чертиков. Ведь она сама мечтала оказаться на моем месте. Мечтала о Павле.

Я знаю.

— Уйди, Алиса, — шиплю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мне не нужна твоя помощь.

— Ой, как же не нужна? — Алиса припадает к двери, ее голос становится еще слаще, еще ядовитее. — Такой чудовищный скандал… При всех… Да еще и поцелуй! Прямо после регистрации! Это же… это же полное унижение, сестренка. Настоящее. При всех родственниках, гостях… Ты же не лохушка какая-то, чтобы вот так… терпеть?