– Подходит. То, что не брал Верещагин, четыре буквы по вертикали?

– Кто такой Верещагин? – спросил Гена.

– Мзда, – проговорил Иван Петрович. – Это персонаж из Белого Солнца пустыни.

– Которому за державу обидно… – улыбнувшись, добавил я. При этом поймал себя на мысли, что мне вдруг стало как-то легко и любопытно: а как же так получилось, что я не умер, а переродился в чужом теле, в Советском Союзе восемьдесят третьего года?

Иван Петрович загадывал и загадывал, я изредка отвечал.

– Ген… – позвал я рыжего собеседника.

– А? – спросил он, отвлекаясь, будучи погружённый в коллективный квест.

– У тебя есть запасная одежда, эту постирать хочу?

– А говоришь, не помнишь ничего, а про одежду знаешь?

– Видел! – просто ответил я. – Дай по-братски, а? Познакомился с хорошенькой проводницей, а выгляжу, как колхозник. Грязный, как свинья.

– Да ладно, ладно. Сейчас! – с этими словами Гена встал и полез под свою полку за чемоданом, откуда вскоре извлёк синие спортивные штаны с лампасами и серую футболку.

– Отлично, пойдет! – оценил я вещи и, положив их на койку, быстро скинул с себя рубаху и штаны.

Оставшись в одних трусах и чёрных дырявых носках, я повернулся к Гене.

– Э-э, а есть носки? А то дырки на пальцах, – нахмурившись, я развёл руками. – Гляди, как дуршлаг прям! Хоть макароны в них сцеживай!

– Тогда и трусы замените! – насмешливо раздалось из-за моей спины.

И я обернулся, там как раз стояла Ольга с круглым металлическим подносом, на котором разместилась пара стаканов и пирожки, а под ним, набор постельного белья. Улыбнувшись, она отвернулась, чтоб не смотреть на мою наготу. Наверное, в то время это было нормально. Уже и забыл совсем, что такое стеснение.

– Здрасьте, – поздоровался Гена, глядя на фигуристую проводницу. Само собой, он ее видел уже не первый раз.

– Чай попозже занести? – уточнила Ольга. – Или как?

– Да нет, – опешил я, – я просто…

– Приводите себя в достойный советского человека вид?

Как бы говорили мои воспитанники из две тысячи двадцать пятого – «Эпик фэйл».

– Пирожки, сдача, чай и бельё, – произнесла она и, сунув Гене в руки поднос, удалилась.

– Классная, да? – спросил у меня Гена.

– Ну да, не без этого, – сообщил я ему, так и стоя в трусах и выглядывая в коридор. Сержанты смотрели ей вслед с такими взглядами, будто голодная дворняга ветчину увидела.

– Смотри, пирожки и чай горячие, сахар на салфетке, даже бельё сухое! Сдача еще, сорок копеек. Ты рубль давал?

– Ну!

– Чего-то она расщедрилась. Это ты с ней, что ли, познакомился?

– Угу! И понравился… этим, как его… богатым внутренним миром, во! – проговорил я, рассматривая себя. Вот чучело! Как мой реципиент до поезда жил вообще?

Гена тяжко вздохнул, вновь полез под полку. Быстро извлёк из какой-то несуразной сумки пару носков и семейные красные трусы.

– Боюсь, у меня с ней нет шансов даже с учётом манящих красных труселей.

– Друг, красные, наверное, лучше, чем грязные?

– Истину говоришь! – согласился я, дополнив: – Так, отныне клянусь, что того лентяя и разгвоздяя, которого вы доселе видели в моём лице, вы больше никогда не увидите!

– Какого гвоздя? – не понял Геннадий.

Я только рукой махнул. Мол, не парься.

– Конечно, Александр, не увидим, я сегодня ночью уже приезжаю, – улыбнулся сверху Иван Петрович, вдруг увидев остановившуюся в дверях женщину. – Гражданочка, ну дайте вы парню переодеться, не видите, он стесняется!

– Ой, чего я там не видела… – закряхтела женщина и потопала прочь.

– Про богатый внутренний мир хорошо сказал, – похвалил меня Гена. – А у меня по литературе тройка была, как и по математике.