- Не смей при мне истерить и показывать характер, сука, - рычит, вдалбливаясь со всей злостью, давя на шею и фиксируя другой рукой бёдра. – Ты здесь для моего комфорта, а не для ебли мозгов.

Кажется, это продолжается бесконечно. Резкие толчки, раздирающие изнутри, шершавая стена, стирающая кожу на лице, жестокие слова, затаптывающие мою самооценку. Розовые очки трескаются, разлетаются острыми осколками, впиваются в сердце, принося ноющую боль. Как можно быть таким двуличным? Утром ласкать, кормить, носить на руках, а вечером унижать, втаптывать в грязь и насиловать.

Наконец, воспитательный трэш заканчивается. Дамир молча отстраняется, тишину прерывает звук застёгивающейся молнии и тяжёлые шаги. Точкой в немой сцене становится громко хлопнувшая дверь, звук от которой ещё долго бьёт в голове. По ногам течёт сперма, по щекам слёзы, а сердце истекает кровью.

Так и тащусь со спущенными джинсами в ванну, снимая на ходу толстовку и избавляясь от бюстгалтера. Озноб пробивает даже под горячими струями воды, а перед глазами всплывает тот пресловутый вечер на реке. Только на месте блондинки, почему-то, на коленях стою я.

Завернувшись в одеяло, ворочаюсь и долго не могу заснуть. Перемешалось всё. Злость, обида, жалость, пустая кровать. Я: то плачу, то вою, то шиплю проклятья, то зарываюсь носом в его подушку. Измучив постельное бельё и себя, в конце концов засыпаю. Где-то, находясь на краю сознания, чувствую прогибающийся под тяжестью матрас, запах сигарет и спиртного, горячее дыхание в волосах.

- Прости, - невнятный шёпот, рука, сгребающая в объятия, и пьяный храп.

Просыпаюсь под утро, разбитая, невыспавшаяся, в глазах как будто самосвал песка. Рука всё так же вдавливает в кровать, алкогольный выхлоп в волосах и мысли, пытающиеся разложить всё по полкам.

Дамир умеет быть заботливым и нежным, таким, как много лет назад, когда я была ещё ребёнком, но стоит ему хоть капельку завестись, хоть самую малость разозлиться, болты терпения срывает напрочь. Его нежелание или невозможность контролировать гнев пугают до дрожи внутри. Я и сейчас лежу, боюсь вздохнуть, пошевелиться, не зная в каком настроении он очнётся. Запуталась сама в себе. Хочется лежать вот так всю жизнь, и одновременно бежать подальше на другой конец света.

Шевеление сзади прерывает мыслительный поток. Мир касается губами плеча, прокладывает влажную дорожку по лопаткам, вдоль позвонка, облизывая каждое звено, оглаживает ягодицы, стягивая пижамные штаны. Замираю, отгоняя вчерашние обиды, заостряя всё внимание на обжигающих поцелуях. Переворачивает меня на спину, прочерчивает языком по внутренней стороне бедра и жадно набрасывается на складочки. Последствия вчерашнего отзываются щипанием, и я цежу сквозь зубы раскалённый воздух.

- Прости… Я буду нежнее…

Он, действительно, старается быть аккуратнее. Лёгкие мазки, мягкое посасывание, всё внимание к клитору, не затрагивая раздражённых мест. Все мои переживания стекают от сердца к низу живота, закручиваясь в воронку и выплёскиваясь в момент оргазма.

Мир отстраняется, как только тело перестаёт пробивать судорога, подтягивается наверх, обнимает и зарывается лицом в волосы.

- Прости. Я конченный мудак, - шепчет, прижимая к себе сильнее.

Приятные покалывания в пальцах от гуляющего по крови удовольствия. Может быть, я дура, но мои тараканы его прощают.

17. Глава 17

Дамир

Меня пугает моя реакция на Веронику: всепожирающая забота и вспышки гнева на её неповиновения. Настолько всё противоречиво, что хочется биться головой о стену. Мечта сбылась, я обладаю ей, но годы, проведённые без неё, дали почувствовать власть над женщинами. Я никогда не был с ними нежен, предпочитая ломать, унижать, и получал от этого удовольствие. Ломать Веронику не хочется. Не хочется, пока внутри меня спит зверь. Чуткая тварь. Просыпается от малейшего скачка настроения, заполняя собой кровь и каждую по́ру, лишая контроля над человечностью. Понимаю, что сам взрастил своё чудовище, потакая извращённым желаниям, но исправить ничего уже не могу. Слишком сильна, скотина. Слишком изворотлива.