– А это твой отец? – Мир склонился над письменным столом, где под стеклом лежали открытки и вырезки, фотографии, картинки. – Вы с ним похожи.
Машу кольнуло. Больно!
Она подскочила к столу.
Старое-престарое фото: папа, мама, она, старший брат. Маша в растянутых детских трусах стояла на плечах у отца.
Стояла и не боялась – папа крепко держал ее за руки.
Приподняв пыльное стекло, дочь сгребла из-под него все, что там было, и бросила семейный архив в пасть чемодана.
– Это тоже брать? – Мир взял с кровати игрушечного Винни-Пуха.
– Бери.
Мишку папа подарил ей в шесть лет!
– И значки забирай.
Значки с эмблемами киевских фестивалей и олимпиад ей покупал папа – по ним Маша изучала историю Города!
Мир послушно снял со стены исколотый значками платок.
– И эту картинку, – наказала Маша. – И глобус. И тапочки… Это все он.
Папочка,
– быстро нашкрябала она записку взамен,
у меня все хорошо. Я тебя очень люблю. Я очень волнуюсь за тебя. Прости меня, пожалуйста.
Маша.
Она застыла с бумажкой в руках.
– Ее нельзя оставлять. Мама найдет ее первой и не отдаст папе. Она такая… Она не плохая. Просто очень упрямая.
– Я всю квартиру освящу! – несся из кухни голос Анны Николаевны. – Все солью посыплю. Ты сюда и зайти не сможешь, нечисть проклятая!
Из чего следовал безрадостный вывод: ведьм в Машином роду тоже не наблюдалось.
– Хочешь, я подкараулю твоего отца у подъезда и передам ему письмо? – сказал Мирослав.
– Ты, правда, можешь вечером подъехать сюда? Специально?
– Я сделаю все, что ты хочешь. Я же люблю тебя.
– Спасибо, – смяла опасную тему она.
Мир спрятал записку в карман.
– Что еще? – Она огляделась. – Ах да… Одежда. Конспекты.
В чемоданную пасть полетели нехитрые пожитки: свитера, футболки, колготки, тетради, книги, трусы.
– Ты поможешь мне спустить сумку через окно?
– Конечно. Я всегда буду тебе помогать. Я же люблю тебя. Можно я поеду с тобой?
– Куда?
– Туда, куда едешь ты. Я не буду тебе мешать.
Маша исторгла тягостный вздох.
Конечно же, Маша Ковалева заранее знала: влюбленный Мир Красавицкий будет мешать ей. На то и существует любовь, чтобы мешать людям жить! Но отказать влюбленному в нее насильственным образом она оказалась не в силах.
К тому же ее одногруппник бывал в круглой Башне, слыхал разговоры кошек и был готов к любым мистическим па.
К тому же никаких мистических па в планах Киевицы не намечалось.
– Я должна подготовиться к экзамену. Можем готовиться вместе. Даже лучше вдвоем! Мы друг другу поможем, – оптимистично солгала Ковалева.
– Я освобожден от всех экзаменов. Но буду рад помочь тебе чем-то.
Он смотрел на нее.
Взгляд свидетельствовал, насколько ему наплевать на все экзамены в мире, на мир, на все, кроме Маши.
И оптимизм Ковалевой тут же иссяк.
«А стоит ли идти на экзамен? Ольга Марковна опять согнется при всех…»
«Какой экзамен? Послезавтра Суд! Мы проиграем. И мне некуда будет идти. Зато я смогу пойти на экзамен. Если мы проиграем, Марковна уже не будет мне кланяться…»
«Жаль, что экзамен завтра, а Суд – послезавтра. Лучше б наоборот, тогда бы я знала, что, проиграв, могу хотя бы пойти на экзамен».
Колеблясь, студентка разложила на столе конспекты и книги. Пробежалась по экзаменационным вопросам. Разрезала бумажки-шпаргалки.
Взгляд Мира, убежденно-влюбленный, буравил ей спину.
– Не смотри на меня, – взмолилась она.
– Хорошо.
Мир достал из приглашающе распахнутого чемодана пачку снимков, сел на пол, принялся рассматривать их.
Искоса взглянув на него, Ковалева увидела: Мир смотрит на нее фотографическую – семилетнюю, с двумя куцыми косами.