«Логично», – подумала она.

Наверное, все три разделивших их дня ему пришлось говорить только об этом.

– Я так рада, что ты жив, – сказала она и осознала сказанное.

Он не погиб, спасая ее.

Она – не убийца!

Невиновна!!!

Радость, огромная, заполнила тело.

– Ты цел? – взволнованно заворковала она. – Было столько крови. У тебя был перелом? Или нет?

– Бог с ним со всем, – сказал Красавицкий. – Все это ерунда, в сравнении…

– С чем?

– Я должен сказать тебе очень неприятную вещь. – Обещание пророкотало мрачно и глухо. – Я люблю тебя, Маша. Я не смог тебя разлюбить.

Виновна!!!

«Присуха! Приворотное зелье… Даша приворожила его ко мне».

Радость померкла.

– Поздно, – вынесла приговор она.

– Для любви нету «поздно».

То же самое Маша сказала и Врубелю.

«А если нету поздно?»

Но оказалось, что поздно – есть.

– Мир, прости меня, – попросила студентка. – Но я… не люблю тебя больше. Я любила тебя на первом курсе. И на втором… Ты не обращал на меня внимания. А я думала, что люблю тебя, но…

Мир Красавицкий – самый красивый парень их института – был невзаправдашней любовью.

Маша любила его как книжный идеал, любила тогда, когда еще не жила, а только мечтала о любви в стеклянном аквариуме своего одиночества.

Но даже ее книжные фантомы – мечты о сказочном, фантастическом булгаковском мире – оказались на поверку более реальными, чем ее надуманная любовь к реальному Миру.

– Я люблю другого. Прости.

– Я прощу тебе все, что угодно. Я же люблю тебя, – сказал он.

– Нет. Ты не знаешь, – возразила она. – Я жду ребенка! От другого мужчины. От Михаила Врубеля. Он умер…

Машина Страшная Тайна вырвалась наружу, облеклась в слова. Слова разрослись, наводнили комнату.

«Что делать?!»

Она ждала ребенка от мужчины, похороненного столетье назад. Она ждала ребенка, и кабы ее мать знала об этом, отвлечь ее от морального уничтожения дочери, «принесшей в подоле», не смогла бы и Землепотрясная Даша. Она, двадцатидвухлетняя, почти изгнанная из дома, почти разжалованная из Киевиц, ждала ребенка и отчаянно не знала: как жить?!

– Ну и что? – пожал плечами Мир Красавицкий. – Это ничего не меняет. Для меня – ничего. Я люблю тебя. Я усыновлю твоего ребенка.

Странно.

Его презрение к Машиной тайне прогнало из комнаты страх.

– А как ты узнал, где я живу? – спросила она.

– Это было не трудно.

– Логично. В институте. Я рада видеть тебя.

– Ты рада? – В словах не прозвучало вопроса – одна грусть. – Ты правда рада мне? Это возможно? Ты ж знаешь, кто я.

Вопрос появился:

«Можешь ли ты простить меня?»

– Я рада, поверь. Я так рада, что ты жив! – едва не заплакала Маша. – Я знаю, из-за тебя погибли двое. Но ты не совсем виноват… Кылына обманула тебя, использовала. А потом… Ты готов был пожертвовать жизнью ради меня. Но какое счастье, что тебе не пришлось жертвовать жизнью!

– Дай мне еще один шанс, – сказал Мир Красавицкий.

– Бери. – Маша мягко положила руку ему на плечо.

– Нам нужно поговорить. Мы можем поговорить с тобой здесь? – Он прислушался к ушераздирающим крикам.

А Маша смутилась – трусовато отдернула руку.

«Поговорить?»

В таких костюмах и галстуках мужчины обычно делают предложение.

– Нет. То есть да, – зачастила она. – Но не здесь. Нам лучше тихо уйти. И побыстрей. Иначе… – указала она рукой в сторону крика.

Миру не стоило попадаться на глаза ее матери!

На глаза Даше – тем паче!

Ковалева сильно подозревала: при виде воскресшего сатаниста Землепотрясная Чуб заорет в унисон с ее мамой, и не могла даже заподозрить, что будет, если два таких тайфуна сольются в один.

– Мне нужно собрать вещи, – заторопилась она. – Я сюда вряд ли вернусь. – Спотыкаясь на картошке, Ковалева поспешила к старому шкафу, в котором вековал век допотопный фанерный чемодан.