Но главное – определялся круг вопросов, которые отныне государь должен был решать “с приговору и с совету” представителей русского общества:
На Москве и по городом суду быти и свершатись по прежнему обычаю и по судебники Российского государства, а буде похотят в чем попол-нити для укрепления судов, и государю на то поволити з думою бояр и всей земли… А не сыскав вины и не осудивши судом всеми бояры, никово не казнити и чести ни у ково не отымати и в заточенье не засылати, поместей и вотчин и дворов не отымати. И о всем том делати государю с приговору и с совету бояр и всех думных людей, а без думы и приговору таких дел не совершати.
(Сборник Русского исторического общества. Т. 142. С. 101–109)
Таким образом, за годы Смуты в сознании “верхов” московского общества уже появилось представление, что государь должен был занять трон с согласия “всей земли” как верховного сословного органа. “И что нам от земли повелят, то мы и учиним”, – говорили послы польским дипломатам.
Августовский договор не был тайным сговором нескольких бояр, а выражал волю находившихся в Москве “чинов” русского общества – более 500 человек “стольников и дворян”. На следующий день жители Москвы принесли присягу в Успенском соборе, а затем из столицы стали рассылать грамоты в другие города с предписанием привести их население к присяге. Нового царя признали Новгород, Владимир, Кострома, Ярославль, Ростов, Вологда, Углич, Белоозеро, Коломна. Еще раньше, на основании февральского соглашения, королевичу присягнули служилые и посадские Зубцова, Ржевы-Володимировой, Дорогобужа, Вязьмы, Можайска, Старицы, Брянска и Серпейска. Чтобы не допустить в Москву самозванца, бояре в сентябре 1610 г. впустили в столицу польский гарнизон.
Некоторые историки полагают, что эти договоры, как и “крестоцеловальная запись” Шуйского, могли стать началом выхода из Смуты и являлись шагом от самодержавия к правовому государству. Приглашение иностранного, но “законного” и “природного” принца на престол, как и ограничение его прав при избрании, скорее всего, было возможно. Несомненным было и стремление правящей элиты гарантировать себя от повторения опричных казней. Можно полагать, что были бы обеспечены свободные контакты между государствами и подданными, что сделало бы русское общество доступным для польско-литовского культурного влияния. Военный союз позволил бы более успешно бороться с татарскими набегами. Купцам обоих государств позволялось свободно торговать всякими товарами на их территории. Наметилось бы некоторое сближение политического строя Речи Посполитой и России, при том что последняя сохранила бы свое социально-политическое устройство и “прежние обычаи”.
Но договор сразу же оказался под угрозой. Во время переговоров выявились “недоговоренные статьи”: остался открытым вопрос о переходе Владислава в православие и его браке – москвичи настаивали, что их государь должен взять себе жену “в Московском государстве православную”. Для решения спорных вопросов к королю отправилось многолюдное посольство из представителей уездных дворянских корпораций-городов, стрельцов, подьячих и нескольких “торговых людей”, во главе с митрополитом Филаретом и боярином князем Василием Голицыным. Резонно полагая, что овладеть русским троном можно только при поддержке русского общества, московские политики считали, что для достижения этой цели король должен немедленно прекратить войну и отправить сына в Москву. Послы просили, чтобы “государь наш королевич пожаловал, крестился в нашу православную хрестьянскую веру греческого закона”, настаивали на недопустимости пропаганды католицизма и сохранении территориальной целостности своего государства.