Эти люди в той или иной мере способствовали принципиальному изменению политического порядка – смене вольной личной службы личной зависимостью всех служилых людей. В последней четверти XV столетия начала создаваться поместная система: на место сравнительно небольшого числа привилегированных вотчинников и их вассалов выдвинулись десятки тысяч помещиков, сидевших на государственной земле (нередко конфискованной у князей и бояр) и обязанных постоянной и безусловной службой своему государю.

Новгород и Тверь, занятые внутренними делами, не вмешивались в борьбу Василия II и Юрия Дмитриевича. Новгородцы по очереди принимали к себе проигравших князей – сначала Василия, потом Дмитрия. Тамошние летописцы с некоторым превосходством описывали московские неурядицы: “Князь Василей выбежа во Тферь, и приехаша к нему князи и бояри и татари, и слышав князь Дмитрий и князь Иван Можайский, и выехаша за Волгу и Галич и на Кострому и на Вологду, и стоаху [стояли] противу себе о реце о Волге, а новгородци не вступишася ни по едином, а землю Русскую остаток истратиша, межи собой бранячися”.

Скоро новгородцам пришлось расплатиться за близорукость: в 1456 г. многочисленное, но нестройное новгородское ополчение было разгромлено профессиональной московской конницей. Статья Яжелбицкого договора 1456 г., подписанием которого завершилась эта война, предписывала “Великому Новугороду… Ивана Дмитреевичя Шемякина и его детей, и его матери княгини Софьи и ее детей и зятьи Новугороду не приимати”.

Поражение Новгорода в 1456 г. стало поворотным моментом в его отношениях с Москвой. Но, кажется, тогда бояре этого не поняли. Они “сдали” Василию жену и детей Шемяки, как тремя годами ранее его самого, выплатили огромную контрибуцию и успокоились. В 1478-м сын Василия II без особой борьбы ликвидировал новгородскую независимость. В 1485 году настала очередь Твери, столь же напрасно полагавшейся на союз с Литвой и помогавшей Москве в войне с Новгородом.

Наконец, был еще один, никем не планируемый результат многолетней усобицы. Как полагается во время гражданской войны, великие и удельные князья “и воевали, и грабили, и полон имали”, людей “безчислено пожигали”, “в воду пометали”, “иным очи выжигали, а иных младенцев, на кол сажая, умертвляли”. Татары продолжали опустошительные набеги “до самого рубежа Тверского”. Жителей разоренных городов и сел пугали “лютая зима”, “великий мор”, частые неурожаи: “Мнозе от глада падающе умираху, дети пред родители своими, отцы и матери пред детьми своими; и много разидошася: инии в Литву, а инии в Латиньство, инеи же бесерменом и жидом ис хлеба даяхуся [то есть продавали себя в холопство] гостем”.

В этих испытаниях потихоньку исчезли городские вечевые собрания. Судя по междукняжеским договорам, князья имели право посылать своих наместников в города, чтобы “очищать холопов наших и сельчан”, то есть возвращать ушедших в город подданных. Этим русские “посады” отличались от развитых центров Западной Европы, где “городской воздух делает свободным”: по прошествии года и одного дня проживания в городе человека нельзя было вернуть в зависимость от прежнего владельца. Последующее “собирание земель” в одном Московском государстве завершило этот процесс, уничтожило почву, на которой могли действовать вечевые институты. Как писал А. А. Зимин, “градус несвободы повысился”. И все же в конце XV – первой половине XVI в. самодержавие не могло существовать без “земства” и местного самоуправления – у него еще не было армии солдат и чиновников. Самодержавно-крепостнический путь развития еще не был предопределен.